Поодаль от дома стоял грузовой «газик», покрытый тентом, – дежурная машина, такие бывают в каждом гараже.
– Куда сначала, на вокзал? – спросил Леонид.
– Сначала меня завези, – приказала Люда.
– Так ведь в сторону.
– Трудно тебе? Или бензина жалко?
Леонид что-то проворчал и сел в кабину.
Глеб подтянулся на руках, перемахнул через борт, помог подняться Люде и Ганне, те сразу плюхнулись на скамейки, что стояли по бокам кузова, последним взобрался Саша.
Ганна привалилась к плечу Глеба, задремала или сделала вид, что задремала, чтобы не ссориться больше с Людой.
Люда мрачно молчала. Молчал и Саша. Все было безразлично. Сидел в темноте, прикрыв глаза, ни о чем не думая.
Они долго кружили по темному городу, наконец машина остановилась. Люда открыла заднюю полость брезента, огляделась.
– Так, приехали.
Она встала.
– Саша, помоги мне.
Саша не двигался с места.
– Ну выйди из машины, помоги женщине.
Саша выпрыгнул из кузова, подхватил Люду на руки.
– Езжайте! – крикнула Люда.
Приоткрыв дверцу, Леонид выглянул из кабины.
– Езжайте, езжайте! – повторила Люда и махнула рукой.
3
Они стояли возле двухэтажного дома с длинным рядом темных окон по фасаду. Люда дернула дверь – заперта.
– Гады! Специально от меня закрыли.
Она прошла вдоль дома, постучала в окно, выждала, постучала еще. Зажегся свет, занавески раздвинулись, изнутри толкнули форточку, раздался старушечий голос:
– Кто?
– Тетя Даша, это я, Люда, открой.
Форточка захлопнулась, Люда вернулась к подъезду. Заспанная старуха в капоте, с всклокоченными седыми волосами впустила Люду и Сашу и, шаркая шлепанцами, удалилась в свою комнату.
Люда накинула на дверь здоровенный крюк, повела Сашу длинным, тускло освещенным коридором, по обе его стороны располагались комнаты. Видно, была здесь когда-то гостиница, только в те времена не вешали рукомойники у дверей и не ставили под ними табуретки с тазами.
Люда повернула ключ во французском замке, открыла дверь, с порога дотянулась до выключателя, кивнула Саше:
– Входи!
Комната крохотная: шкаф, кровать, стол, кушетка, два стула, зеркало, несколько фотографий.
– Раздевайся!
Сашино пальто она повесила на вешалку рядом со своим, бросила на стул платок, пригладила перед зеркалом волосы, села на кровать, посмотрела на Сашу, глаза пьяные, мутноватые.
– Ну как тебе у меня?
– Хорошо, тепло, уютно.
– Лучше, чем в лагере?
– При чем тут лагерь?
– Ты же песен современных не знаешь. Скажи спасибо, я одна усекла, больше никто не слышал, а то бы все догадались. Теперь народ понимает, разбирается.
– В лагере песни не поют?
– Ну, в тюрьме.
– Может, хватит?
– Нет, ты скажи, из какого фильма эта песня?
– Какая?
– А та, что Ганна пела. «Легко на сердце от песни веселой…»
– Не знаю.
– Ну вот, ты и фильмов не знаешь. Из заключения ты, дорогой мой, миленький.
– А может, я на Севере работал?
– Деньги зарабатывал?
– Допустим.
– И большие у тебя деньги?
– Какие есть, все мои. Могу тебе одолжить.
– Мне твои деньги не нужны. Думаешь, я «медхен фюр аллес»?
– Немецкий знаешь, – усмехнулся Саша, – чего ты мне допрос учинила?
– Должна я знать, с кем в постель лягу.
– Я тебе набивался? Ты меня к кузнецу привела и сюда сама затащила. Я на вокзал ехал, зачем ты меня с машины ссадила?
Она помолчала, вздохнула:
– Глупости говорим. Выпили. – И опустила голову.
– Не пей! Как отсюда на вокзал пройти?
В ответ, не поднимая головы, она спросила:
– Обиделся?
– На что мне обижаться? Другие, знаешь, и фамилии не спрашивают. А ты по всей анкете прошлась.
– Я и без анкет все знаю. Шел по коридору, видал? На трех комнатах сургучные печати, простых рабочих с «Пролетарки» и тех забрали. А ты из заключения, я это сразу поняла, если хочешь знать, даже там, в кафе, подумала и все равно тебя на улице не оставила, я к тебе со всей душой, а ты меня оскорбляешь.
Саша присел на край стула, хотелось спать. Сутки без сна… и выпил.
– Я не хотел тебя оскорблять, но мне надоели допросы. Я свободный человек, вот мой паспорт, посмотри!
Он протянул руку к карману за бумажником, но она отстранилась:
– Не надо! Я у тебя документы не проверяю.
– Читай, читай, хоть фамилию узнаешь.
– Убери, не хочу я.
– Не хочешь, как хочешь. Да, я из ссылки, отбыл срок, не имею права жить в Москве, приехал сюда, думал устроиться, не получилось, еду в другое место.
Она смотрела на него не отрываясь:
– Куда ехать-то? Леонид Петрович обещал тебя взять, работа готовая.
– Не нравится мне здесь, чересчур бдительны вы.
– Миленький, всюду так, всюду.
Она села к нему на колени, обхватила голову, прижалась к его губам. Он поднял ее и опустил на кровать…
Утром она растормошила его, стояла уже одетая, в пальто, ботиках, смотрела на него улыбаясь.
– Бегу, миленький, приду в два, у меня сегодня короткий день, – наклонилась, поцеловала. – Ты отсыпайся. Посмотри, – она показала на стол, – там хлеб, масло, сыр, колбаса, чай в термосе. Захочешь в туалет – выйдешь в коридор, направо третья дверь, никого не бойся, сволочи на работе, под кроватью – тапочки, на столе – ключ от комнаты, закройся потом, второй ключ у меня. Постучат в дверь, никому не открывай. Ну пока, я побежала.
Саша встал, натянул брюки, накинул пиджак, открыл дверь, коридор был пуст и тих, прошел в уборную, вернулся, запер комнату, положил ключ на стол, сполоснул под умывальником руки, пожевал, стоя, колбасу, разделся и снова улегся в постель, хорошо, черт возьми! И тут же заснул.
Проснулся от ощущения того, что кто-то ходит по комнате. Сел на постели, сердце стучало. Какой-то муторный сон приснился, будто камнем разбивают окно.
Люда в халатике тихо накрывала на стол.
– Разбудила тебя, миленький? Это я рюмкой нечаянно звякнула.
Саша потянулся.
