– Да, вы говорили.
– В «Каролине» я говорила неуверенно, смутно что-то вспоминала, а потом вспомнила точно и отца вашего и маму вашу. Скажите мне, – взгляд ее сделался напряженным, – я все-таки хочу себя проверить: была ли у вас на двери медная табличка и вязью написано – «Профессор Мурасевич»?
– Марасевич, – поправила ее Вика, – была такая табличка, была.
– А родители живы?
– Мама умерла двадцать два года назад, а отцу уже около шестидесяти, я волнуюсь за него.
– Шестьдесят – не возраст, – отрезала Плевицкая, – и не волнуйтесь, не накликайте беду, Бог даст, будет жив и здоров. Так вот, Вика, меня к вам Станиславский возил… Я пела у вас… Уютно было, хорошо, хлебосольно по-русски… Меня Станиславский привез, а я с собой Клюева прихватила. Поэт Клюев, знаете такого?
Вика помешкала с ответом.
– Тихий был человек, – продолжала Плевицкая, – часто плакал. Вот я тебе почитаю его стихотворение, самое мое любимое. – Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза.
Я надену черную рубаху
И вослед за мутным фонарем
По камням двора пройду на плаху
С молчаливо-ласковым лицом.
Ну и так далее… Только рубашка не черная у него была, а синяя, набойчатая, одна-единственная, и ходил в стоптанных, худых сапогах, я ему новые подарила, взял, он всегда брал, когда давали, но сам не выпрашивал. Сидит тихо, руки в рукава поддевки прячет, молчит, а если заговорит, то что-нибудь жалостливое, умное… Где-то он теперь, Колюшка – мил дружок? У нас в газетах писали, будто бы арестовали его, в Сибирь выслали, пропал, наверно, бедняга. Может, оттого и плакал часто, что конец свой горький предчувствовал?.. Не холодно вам?
– Нет, ничего.
– Все же давайте пройдемся.
Они пошли по улице, редкие прохожие здоровались с Плевицкой.
– Здесь русских почти двести семей. Церковь у нас во имя Святой Живоначальной Троицы. Построили ее несколько лет назад, во многом на средства, которые пожертвовали я и Николай Владимирович. Поэтому-то я ее почетная попечительница.
Они подошли к одноэтажному дому, на коньке – крест, на фасаде – икона, – это и была церковь. Внутри полумрак, тишина, горят свечи, на стенах иконы.
Плевицкая низко поклонилась, подошла к кресту, поцеловала его, несколько раз перекрестилась, что-то зашептала. То же самое вслед за ней проделала Вика, неудобно было стоять столбом, первый раз в жизни оказалась в церкви, может, водили когда-нибудь ребенком, не помнит.
А Плевицкая истово молилась и, когда вышли из церкви, сказала:
– Мне моя мать-покойница, когда я еще малолетней была, наказывала: «В церкви никаких дум, кроме молитв, быть не должно. Ты, говорит, как свеча перед Богом в церкви должна стоять». Неграмотная женщина, простая, деревенская, а вот какие значительные слова произнесла: «как свеча перед Богом»!
Молча прошли еще несколько шагов. Плевицкая вернулась к прерванному разговору.
– Люблю церковь и службу церковную. Вы там в России Бога позабыли, и ты, наверное, позабыла?
Она строго посмотрела на Вику.
– Да, – призналась Вика, – нас воспитывали неверующими.
– Нехорошо. Без Бога в сердце жить нельзя.
10
На автобазе секретарша была предупреждена, потребовала у Саши паспорт, переписала из него данные в большую толстую книгу «Учет водительского состава». Имя, отчество, фамилия, год рождения, образование – Саша ответил: «среднее», – попросила справку с последнего места работы.
– Я вам уже говорил, украли вместе со всеми документами.
– Тогда укажите последнее место работы.
– Я туда напишу, они вышлют, – уклончиво ответил Саша.
Секретарша задумалась, не могла допустить пропущенной графы. Все строчки в книге должны быть заполнены.
– Когда пришлют справку, принесете ее мне.
– Обязательно.
Она посмотрела в последнюю графу:
– Адрес? – И снова открыла паспорт. – У вас нет прописки. Я не имею права.
– Я думал, мне предоставят общежитие.
Секретарша встала, пошла к директору, вернулась.
– Мест в общежитии нет.
Понятно. Не мытьем, так катаньем.
– Я сегодня сниму комнату, – сказал Саша, – сдам паспорт на прописку и тогда сообщу адрес.
Секретарша опять задумалась. Саша видел ее колебания, есть повод не оформлять. Но получен приказ – оформить. И она не знает, что ей делать.
– Поверьте мне, – сказал Саша, – я вас не подведу. Я бы оставил вам паспорт в залог, но без паспорта не пропишут.
Она помолчала.
– Ну ладно, хорошо. Давайте ваш военный билет.
– Я еще не проходил военную службу.
Она подняла на него глаза, встала и снова пошла в кабинет директора.
Пробыла там дольше, чем в прошлый раз. На столе ее стоял телефон, параллельный с директорским, и по его треньканью Саша догадался, что директор кому-то звонит.
Наконец секретарша вышла, с недовольным видом уселась за стол, придвинула к себе Сашин паспорт и поставила на нем прямоугольный штампик: «принят на работу в автобазу № 1».
– Как только пропишетесь, пойдете в горвоенкомат, встанете на военный учет, потом снова ко мне. А сейчас идите к инженеру, скажите, что приказ будет сегодня.
Леонида и на этот раз Саша нашел в кузовном цехе. Стоял в той же позе, прислонившись к стене. И Глеб все так же сидел на корточках на крыше автобуса с кистью в руках.
– Привет! – крикнул Глеб.
Леонид молча кивнул и вопросительно посмотрел на Сашу.
Саша вынул паспорт и показал печать: «Автобаза № 1».
– Сегодня примешь машину, осмотрись, завтра в семь выедешь.
Глеб спрыгнул с автобуса, вытирая руки концами, сказал:
– Дорогуша, это дело надо обмыть. С тебя, Александр, бутылка.
– Я готов.
– Пойдем к Людмиле или Ганне, – продолжал Глеб, – лучше к Людке, посидим по-человечески.
– Договорились.
Леонид повел Сашу к механику.
Тот важно назвал свою фамилию: Хомутов.
– Дашь ему 49–80, – приказал Леонид.
Машина стояла под навесом.
– Приглядись, потом акт подпишем. Сменщика пока нет, один поработаешь. Какого инструмента не хватает, скажи, добавлю.
С этими словами Хомутов ушел.
Сумка для инструмента лежала на месте, но оказалась пустой. Оставили только заводную ручку. И запасного колеса нет. И аккумулятор сел.
Обо всем этом Саша доложил Хомутову.
