Я вошла в зимний сад и огляделась.
На неровно выщербленной, искусственно состаренной керамической плитке пола, имитирующей полы древнеримских бань, были расставлены кадки и горшки с пальмами, лимонными и апельсиновыми деревьями, экзотическими цветами. Тихо, умиротворяюще журчал небольшой фонтанчик, льющийся из грубого постамента терракотовой статуи.
Филиппа не было видно.
Точнее, его не было видно, пока я не опустила взгляд. Тогда я заметила замшевый ботинок, торчащий из-за кадки с пальмой.
Не веря своим глазам, я обошла пальму и увидела все остальное.
Филипп лежал на боку, неестественно вывернув голову и поджав под себя правую руку. На керамической плитке под его головой темнело большое пятно неправильной формы.
В тот же момент я подумала, что вот теперь-то и случилось самое страшное. И это совсем не смерть Филиппа, хотя сама по себе она ужасна. Просто эта смерть напрямую касается меня. Я даже самой себе не могла объяснить, отчего это так, просто поняла, что отныне наши судьбы с Дашкой неотвратимо связаны, что только теперь, после пятнадцати лет нашей дружбы, я займу в ее жизни самое главное место.
Мы познакомились с Дашкой очень давно — она въехала в меня на санках, когда целая куча-мала копошилась на горке. Вернее, мы находились уже под горой, все валялись на снегу.
Дашка не сумела вовремя свернуть в сторону, и острые полозья едва не пропороли мне щеку. Дашка испугалась больше меня, она вообще была девочка добрая и не любила ссор и критических ситуаций. Тогда все обошлось, полозья только чуть-чуть порвали мне куртку, и, поскольку она была не новая, родители даже не ругались.
С того времени мы с Дашкой подружились. Дом был большой и новый, народу в нем жило несметное количество, мы с Дашкой встречались во дворе, а когда осенью пошли в школу, которую выстроили по соседству, то с радостью обнаружили, что оказались в одном классе — первом «Б».
Мы сели за одну парту, и с этого времени началась наша официальная дружба, то есть все — одноклассники, учителя и родители — поняли, что мы близкие подруги.
Действительно, мы почти не разлучались. Утром поджидали друг друга возле подъезда, в школе сидели рядом, после уроков вместе отправлялись в бассейн или на кружок рисования.
За Дашкой присматривал дед Илья Андреевич — высокий худой старик с густой гривой седых волос и яркими глазами. Он встречал ее после уроков, за что Дашка очень сердилась, потому что считала себя взрослой и требовала самостоятельности. Дед никогда не спорил с ней, только посмеивался. Он отводил Дашку в бассейн, прихватывал и меня — существовала у него с моими родителями такая договоренность. Хотя, если бы договоренности не было, он и так бы не бросил ребенка.
Мои родители были вечно заняты. Они работали на режимном предприятии инженерами, как, впрочем, многие люди во времена моего детства, уходили на работу рано, приходили поздно. В свободное от работы время они ссорились.
Сколько себя помню, родители мои всегда ругались. Они часами выясняли отношения, со вкусом и мелкими подробностями разбирая поступки, взгляды и слова друг друга. Они могли ругаться, не останавливаясь для того, чтобы поесть, выпить стакан воды или просто перевести дух.
Непонятно было, кто зачинщик, оба стоили друг друга. Причин ссоры как таковых могло и не быть, то есть мама, к примеру, никогда не пилила отца за то, что тот мало зарабатывает или пьет. Отец даже в гостях или в праздник пил очень мало — так, пригубит за столом, и все, пьяным я его не видела ни разу в жизни. Денег, конечно, было негусто — что возьмешь с инженера, но такие вещи маму как-то не волновали.
Зато они могли сцепиться насмерть из-за оторванного манжета на рубашке, из-за платья дикторши в телевизоре, из-за популярного эстрадного исполнителя, из-за погоды на улице.
В нашем доме в воздухе все время потрескивали электрические разряды, как перед грозой. Стоило такой искре проскочить между родителями — и пожалуйста, готов скандал!
Все ссоры заканчивались одинаково — не бурным примирением, нет, просто родители утомлялись, и скандал затихал сам собой. К рукоприкладству они никогда не переходили, но зато часто били посуду, так что одно время у нас в доме было всего три чашки. Потом, насколько я помню, с посудой, да и с остальными вещами стало плохо, и родители просто кидали на пол подушки и топтали их ногами — так выходило дешевле.
Я осознала, что они меня утомляют, лет с десяти, хотя, надо признать, меня они оба любили. Никогда не ругали за плохое поведение и учебу, никогда не ставили мне в вину какие-нибудь неблаговидные поступки.
На домашнее хозяйство мама не слишком-то обращала внимание, ей было просто некогда. Отец в быту был не очень привередлив, его раздражало само присутствие жены, а вовсе не то, как она жарит котлеты или, допустим, режет овощи для борща — соломкой или шашечками.
Я росла самым обычным ребенком — в меру ленивым, в меру неряшливым, в меру непослушным, в меру легкомысленным. Однако училась хорошо, почти не болела — и родители почти не вникали в мое воспитание. Для того чтобы воспитывать ребенка — неважно как: в строгости или в ласке, — нужно хоть изредка приходить к согласию, для моих же родителей это было невозможно в принципе. Если кто-либо из них бывал мной недоволен, тотчас другой восклицал, что все мои недостатки — это папочкины гены, либо же я их впитала с молоком матери.
Дома в отсутствие родителей было скучно и абсолютно невыносимо в их присутствии. Я проводила много времени с Дашкой и ее дедом.
Илья Андреевич кормил нас на большой просторной кухне, учил правильно заваривать чай, так, чтобы он был ароматный и золотистый. Потом мы играли в шахматы, причем у меня это получалось гораздо лучше, чем у Дашки, или рассматривали книжки с черно-белыми гравюрами, которых в комнате деда было множество.
Между делом мы выполняли все домашние задания, за этим дед следил строго, не давал никаких поблажек. Дашка начинала капризничать и говорила, что не понимает, нарочно задавала всякие посторонние вопросы, надеясь, что дед отвлечется и забудет про уроки, тогда Илья Андреевич применял старый проверенный способ.
— Не знаешь? — говорил он. — Тогда не задавай глупых вопросов, выясняй все сама…
И он подводил нас к полке, где стояла Малая советская энциклопедия. Дед научил нас пользоваться словарями и всевозможной справочной литературой. У него была отличная библиотека, он доверял мне и давал домой даже тома из собраний сочинений, и я проводила долгие вечера в обществе книжных героев, закрыв поплотнее дверь в свою комнату, чтобы не было слышно темпераментной ругани родителей.
С возрастом они ничуть не угомонились, никак не притерпелись друг к другу. Однажды, когда мы с отцом были вдвоем, я спросила, отчего он не уходит, раз с матерью им никак не ужиться. Он поглядел на меня с удивлением, очевидно, мысль развестись не приходила ему в голову. Потом он пробормотал что-то насчет того, что не может оставить меня в подростковом возрасте, что должен заниматься моим воспитанием и поставить меня на ноги, что мать моя очень глупа и ей нельзя поручить даже самого простого дела.
