Я думаю, что, наверное, к этому дело и пойдет. И, в принципе, было бы очень логично, чтобы, наконец, с таким бешеным опозданием на двадцать с лишним лет, суверенная Российская Республика, демократическая, национальная, буржуазная и рыночная, с соблюдением прав человека, со всеми атрибутами, внутренними и внешними, западного суверенного общества, наконец-то задумалась бы о том, что в международных отношениях необходимо создать школу реализма. Все предпосылки налицо. Если ее не будет в ближайшее время, я буду думать, что это просто скандал какой-то. Сдерживать это совершенно невозможно, и, в конце концов, это то, что лежит на поверхности, что давным-давно было бы пора сделать.
Теперь такой момент. Можно ли считать реалистической позицию, скажем, нашей кафедры, которая не является либеральной в международных отношениях? Хотя это не имеет значения. Либерализм мы знаем и изучаем, может быть, больше, чем какие-то другие кафедры и институты, связанные с международной проблематикой, и компетентны в этих вопросах. Но почему бы социологическому факультету МГУ и кафедре социологии международных отношений в рамках МГУ не встать на позиции реализма? Почему бы им не выступить в качестве этой школы?
Во-первых, на это можно ответить следующее. Вполне можно создать реалистскую модель. Она несложная, она достаточно хорошо описана, если просто уметь читать на любом, кроме русского, языке. И сразу в первом учебнике международных отношений много релевантной информации. А в двух книгах будет все сказано про реализм. Соответственно, технически сделать это не сложно и на самом деле, казалось бы, давно пора бы этим заняться, в том числе нам.
Но здесь мы вступаем в противоречие с другой моделью, которая сейчас является, на наш взгляд, уже субъективно, более приоритетной: это евразийство и теория многополярного мира. Здесь мы подходим к тому, что мы говорили о теории многополярного мира как об одной из тех парадигм, которых вообще нет в теориях международных отношений, нет ни в классических позитивистских, ни в критических, ни в постпозитивистских.
Даю ответ, почему мы не стали очагом реализма в международных отношениях. Быть реалистами в России с научной точки зрения необходимо, хотя с точки зрения развития или прорыва в науке это просто арьергардно. Это значит взять и перенести на нашу почву то, что на Западе уже давно сказано, это раз.
И, во-вторых, это значит принять западную модель развития общества как нормативную. Вот почему нас не устраивает реализм. Реализм — абсолютно западноевропейская модель международных отношений. И нас интересует взгляд на все теории международных отношений, который был бы не западным. Который был бы многополярным и находился на дистанции по отношению ко всей этой области.
Нас интересует именно социология международных отношений, интерпретация международных отношений как социального и социологического явления. В данном случае нам гораздо ближе постпозитивистский подход к модели международных отношений как организованному дискурсу, властному дискурсу, который состоит из дистрибуции ролей, иерархически распределенных между обществами или государствами первого сорта, второго сорта. И вот эта игра подавлений, которая развертывается не только в сфере войн, экономических контактов, дипломатических контактов, социальных контактов, но и в сфере гносеологической, в сфере текстов, в сфере идей, в сфере концепций, в сфере науки. Как раз модель с точки зрения теории многополярного мира и отвергается.
Реалистов у нас нет, и они должны были быть. Я думаю, что они появятся. Но появятся для того, чтобы вступить в полемику и дебаты уже с новым направлением. Ну, с либералами понятно, это арьергардные бои. Но для того, чтобы вступить в полемику с евразийством и теорией многополярного мира.
И поэтому, на самом деле, нужно понять (для нас это важно), что теоретически, в наших условиях, под реализм в международных отношениях зарезервировано определенное место. Как будто формочка готова полностью, ее только залить, и получится кулич, или какая-нибудь булочка просто. Все готово: есть тесто, есть модель, есть заказ. Но в конечном итоге здесь первопроходцем быть не надо. Просто берешь и переносишь то, что мудрецы сказали о своих странах, о западных, на Россию, и получаешь автоматически, путем механического переноса, то, что необходимо в качестве реалистской школы.
Это вещь чрезвычайно полезная, но на самом деле не принципиальная. Интуитивно она понятна, она прекрасно описана. Реализм — самая рефлексированная позиция, и приемлемая до сих пор. Подавляющее большинство американской внешней политики строится вполне по реалистским принципам. То есть здесь ничего нет такого особенного, все вполне прозрачно.
Гораздо живее и интереснее оппонировать не русскому, такому вот условному российскому реализму и американскому прозападному либерализму, а начертить другую линию: дебаты между реализмом и многополярной теорией. По сути дела, многополярная теория оппонирует всей модели международных отношений, поскольку последняя является западной, западоцентричной, поскольку она заведомо содержит в себе тот расистский компонент, о котором мы говорили в теории Хобсона. Потому что все теории международных отношений, дисциплины международных отношений являются евроцентричными или западоцентричными. Это принципиально.
И, соответственно, теория многополярного мира исходит из одной базовой предпосылки, которую можно назвать многополярной, плюральной или антропологической предпосылкой. Которая, на самом деле, опрокидывает все конструкции международных отношений, все школы и занимает определенную фундаментальную дистанцию по отношению к ним.
Эта идея — теория многополярного мира — отрицает следующее. Отрицает единство человеческого общества. То есть она отрицает, что, говоря о человечестве, мы имеем дело с чем-то универсальным. Антропологи показали, что существует столько представлений о человеке, сколько существует культур, языков, обществ, религий, племен. Антрополог Льюис Рост, например, показывал, что представления маленького племени в Амазонке содержат все элементы мира, но они часто не имеют практически никаких аналогов среди предметов или явлений другого племени.
Например, некоторые австралийские племена не знают времени вообще. Они не знают, сколько дней в лунном цикле. Они не считают лун, они вообще не знают, что есть какой-то лунный календарь. Луна для них — это часть племени, которая живет среди них и так далее. У них нет времени в принципе. Мы этого вообще не представляем. Мы думаем, такое время есть: линейное время, циклическое, сезонное. А у австралийских аборигенов — никакого, вообще нет времени. Ну о каком единстве человеческого рода мы говорим, когда есть общество без времени вообще? Есть общество с временем, которое течет как угодно, хаотически, или разбросанно, или линейно, но мы-то имеем дело с собственно линейным временем. Но это только наше общество линейно, постхристианское общество, общество научное. А существуют общества с более сложными моделями.
Точно так же пространство. У одних пространство мыслится как анизотропное, у других как изотропное, у третьих как сакральное, у четвертых — как имеющее в самом себе, в своей структуре выходы и входы в рай и в ад и так далее. И целые культуры живут с этими пространствами, с этими временами. Точно так же у них другое представление и о человеке, и об обществе, и о смерти, и о жизни, и о любви, и о браке, и обо всем. Об эквивалентности, о ценностях, о значении торговли, о теле, — совершенно разные. А представление о «Я», о психологии?
