Многие ли мужчины могут мечтать о том, чтобы на них, как на гимнастическом снаряде, вытворяла чудеса красивая молодая женщина? Как все-таки много значит секс. На самом деле только он сделал меня счастливым. Я глядел на Анну-Марию, уже заснувшую – отключалась она моментально, как и просыпалась.
Мы очень много гуляли по городу. Часто, видно, так ей нравилось, Анна-Мария тащила меня куда-нибудь, находила в уголке города гостиницу – то уютную, а то обшарпанную, – и мы ночевали там. Когда Анна-Мария уезжала, я не то чтобы места себе не находил, но гулял еще больше, чем когда она оставалась рядом со мной. Прогуливался и наслаждался городом. Анна-Мария, отдам ей должное, постепенно приучила меня любить Кишинев. Открыла его красоту: она таится в Кишиневе, как разнузданность – в нимфоманке, спрятавшейся за очками, серым костюмом и волосами, собранными в пучок. Но только тронь ее, и она кончит. Так и Кишинев. С виду он серость. Но он чувственный.
Только прикоснись к нему, и этот город затрясется.
Хоть мы и были вместе уже почти полгода, но не надоели друг другу. Я по-прежнему проводил с Анной-Марией много времени и отлучался лишь для того, чтобы сходить в книжный магазин. Иногда я все еще читал. Писать перестал вообще. Как-то раз попробовал сесть за стол, достал блокнот и просидел так несколько часов. А потом понял, что мне это не нужно и неинтересно.
– Что это ты делаешь? – я не услышал, как Анна-Мария пришла, поэтому вздрогнул от ее прикосновения к шее. – Завещание?
– Не глупи, я просто думал, что смогу написать пару строк. Ошибался.
– Боже, – начала снимать она свитер, став коленями на диван, – я думала, это у тебя прошло.
– Почему тебе так не нравится, что я пишу?
– Зачем тебе писать, – резонно заметила она, уже скатывая чулки, – если у тебя есть я.
– Эгоистка долбаная!
Анна-Мария разделась и объяснила: она вовсе не ревнует меня к этому глупому времяпровождению. Просто, сказала она, какой смысл писать, когда у тебя есть женщина? Делать это нужно после.
– А то получается, – пошла она в ванную, – что ты ни мной не занят, ни книгой. И в конце концов проиграешь во всем.
– Анна-Мария, – крикнул я ей вслед, – что ты, малолетняя засранка на содержании папы, знаешь о проигрышах и выигрышах? Для тебя игра – это автомат в кинотеатре, где ты жестянками звенишь.
– А для тебя? – спросила она, вернувшись.
Подумав немного, я ничего не ответил. Нечего было. Анна-Мария подошла к столу, взяла блокнот и сказала:
– Купаться, мужчина, купаться. А потом – похороны!
Возле высокого, из железных прутьев, каркаса склепа ХIХ века росло дерево. Оно было увито плющом, и я подошел поближе, чтобы рассмотреть, как именно тонкая вязь зелени душит огромный широкий ствол. Чуть раньше, когда мы с Анной-Марией заходили на кладбище, я увидел, как драная кошка метнулась к одной из могил и что-то схватила. Сожрала, а потом блеванула. Мы подошли поближе, и я увидел, что это была ящерица. Анна-Мария присела, поковыряла немного жеваное тельце и о чем-то тихо поговорила с ним. Мне было даже не грустно, а просто противно. Даже тут, на кладбище, все непрерывно убивают. Все и всех. Чтобы не оставаться в стороне от процесса, я подобрал камень и швырнул его в кота. Попал прямо в голову. Животное мяукнуло и зигзагами ушло к церкви, оставляя кровавый след.
Анна-Мария только покачала головой да улыбнулась.
– Это была всего лишь ящерица, – мягко сказала она.
– Да плевать мне на ящерицу, – пожал я плечами, – у меня были другие мотивы, а каковы они, пусть для тебя останется тайной.
Анна-Мария весело улыбнулась, и мы оба поняли, что никакой тайны я для нее не представляю. От этого мне стало чуть легче, и я, взяв Анну-Марию под руку, стал прогуливаться по булыжнику, которым вымощены дорожки Армянского кладбища.
– Кого мы ждем? – спросил я.
– Скоро увидишь, – ответила она, – а сейчас давай пройдемся к началу.
У самого входа на кладбище был старинный участок, где лежали несколько десятков идиотов, погибших в Молдавии в 1915 году во время беспримерной по своему героизму кавалерийской атаки на окопы врага. Разумеется, ни одной молдавской фамилии тут не было.
– За румынского императора Михая гибли одни Сидоровы да Петровы, – ехидно сказал я, – как ты считаешь, это показатель героизма твоего народа, Анна-Мария?
Она мягко сняла свою руку с моей и подошла к могиле ротмистра. На камне сидели ангел и птица. Я решил было, что это голубь, но ошибся. Это был павлин. Потом я вспомнил, что павлин был символом раннего христианства, и перестал удивляться. Анна-Мария положила руку на плиту и встала на колено. Долго думала, прислонив к камню лоб, отчего на нем даже красное пятно появилось. Выглядела она странно. В синем вельветовом пиджаке, который выглядел как часть ее тела, облегающих джинсах, но – с ярко-красным шейным платком. Тот не сочетался совершенно ни с чем. Он выглядел будто разрез ножом на шее Анны-Марии. Красивая молодая девушка с разрезанным горлом о чем-то думает на могиле дурака-ротмистра. Или храбреца-ротмистра? Ну, одно другому не мешает.
– Анна-Мария, – я стал замерзать, хоть солнце и светило, но октябрь заканчивался, и по утрам в Кишиневе было уже холодно, – что ты делаешь на могиле этого проклятого русского?
– Ну, не совсем русского, – неожиданно для меня отозвалась она, – мать у него была немкой. Хотя отец да, русский.
– Это какая-нибудь история вашей семьи? С этим героем переспала твоя прабабушка и зачала с ним твоего дедушку? Такое только в сказках бывает.
Анна-Мария рассмеялась и встала. Оглянулась на меня, отряхнула брючки.
– Как-то я спала с очень серьезным молодым человеком, – сказала она, все еще держа руку на камне, – пока не бросила его. Ну, он мне надоел.
– Если ты хочешь сказать, – вздернул нос я, – что я тебе на…
– Я всего лишь, – спокойно перебила она меня, – хочу рассказать тебе одну историю, которую ты не даешь мне рассказать. А ты, мнительный мужчина, ищешь подвох и тут. В общем, я его бросила, а он начал страдать, переживать, чуть из окна не выбросился.
– И? – я начал скучать. – Таких историй множество. История ли это вообще.
– Придумывать всегда интереснее, чем наблюдать, – улыбнулась Анна-Мария, – по крайней мере, для эгоистов, правда?
– Анна-Мария!
– Да, меня зовут именно так. И ко мне пришла мать этого бедолаги. Рассказала, как он мучается, и попросила вернуться к нему. Унизительно, правда? Ну, а я спросила, с чего вдруг мне это делать? А она сказала, что, когда она была беременна им, то отец ребенка их бросил. И на ней женился по доброте душевной ее давний поклонник. Который так хотел ее, что ему плевать было на то, что она брюхата от другого.
– Какое отношение все это имело к тебе, Анна-Мария? – спросил я, закуривая.
