Он поморщился, услышав это слово, и она напомнила себе, с кем разговаривает. Он родился рабом. Его мать обратили в рабство в наказание за ее преступления, так что, появившись на свет, он родился рабом. Возможно, он не помнит своего рабского служения, потому что он был еще очень маленьким, когда они освободились от него. Но он вырос с отметинами на лице и со знанием, что многие люди из-за них относятся к нему иначе.
Они дошли до невысокой каменной стены, заросшей лозами. За ней оказалось несколько домиков, обрушившихся на свои фундаменты. Внутри и вокруг них выросли деревья. Тимара внимательно рассматривала их, а вот Татс сразу пошел дальше. Руины в лесу встречались настолько часто, что о них даже говорить не стоило. Если бы Синтара не была голодна, Тимара покопалась бы в развалинах, разыскивая что-нибудь полезное. Некоторые хранители в разрушенных домах находили куски инструментов, головки молотков, лезвия топоров, а один раз – нож. Некоторые из этих инструментов были сделаны Старшими и даже спустя столь долгое время остались острыми. На одном сломавшемся столе оказались чашки и остатки разбившихся тарелок. Что бы ни погубило Кельсингру, это было сделано быстро. Жители не унесли с собой инструменты и имущество. Кто знает, что ей удастся найти под обломками? Однако голод драконицы давил на ее разум, словно вонзенный в спину нож. Надо будет прийти сюда позже, когда у нее будет время. Если Синтара когда-нибудь позволит ей тратить время на саму себя.
Следующие слова Татса ответили на ее вопрос и мысли.
– Я ей не раб, потому что делаю все это не так, как их делал бы раб. Поначалу казалось, будто она вроде как мой ребенок. Я гордился тем, что доставляю ей радость, и при виде того, какой красивой могу ее сделать. Было так приятно класть перед ней мясо или крупную рыбу и ощущать, как хорошо ей становится, когда она ест.
– Чары, – с горечью сказала Тимара. – Мы все знаем про драконье очарование. Синтара не раз их на меня накладывала. Я обнаруживаю, что делаю что-то, думая, будто мне действительно хочется это делать. А потом, закончив, я понимаю, что это было вовсе не мое желание. Это просто Синтара меня подталкивала, заставляя захотеть делать то, чего хочет она.
При одной мысли о том, как большая синяя драконица способна ею управлять, Тимаре хотелось скрежетать зубами.
– Я знаю, что Синтара так с тобой поступает. Я несколько раз это видел. Мы о чем-нибудь разговариваем – о чем-то важном – и ты вдруг перестаешь даже на меня смотреть и говоришь, что тебе немедленно надо идти охотиться.
Тимара виновато промолчала. Ей не хотелось говорить Татсу, что он ошибается, что охота служит для нее хорошим предлогом уйти от него тогда, когда их разговоры становятся слишком непростыми.
Похоже, Татс не заметил, что она не подтвердила его слова.
– Но Фенте такого со мной не делает. Ну… почти никогда не делает. По-моему, она меня любит, Тимара. Это видно по тому, как она меня изменяет – так бережно. А после того как я заканчиваю кормить ее и чистить, она порой просто хочет, чтобы я остался с ней, составил ей компанию. Потому что ей приятно мое общество. Такого у меня никогда прежде не было. Когда я был маленький, мама всегда просила соседей за мной присмотреть. А когда она убила того мужчину, то просто сбежала. Я по-прежнему считаю, что это получилось случайно, что она хотела просто его обокрасть. Может, она подумала, что ей надо ненадолго спрятаться. Может, она собиралась за мной вернуться. Она так и не вернулась. Когда она поняла, что попала в беду, то просто убежала и бросила меня на произвол судьбы. А вот Фенте хочет, чтобы я был с ней. Может, на самом деле это и не «любовь», но она определенно хочет, чтобы я был рядом. – Он чуть пожал плечами на ходу, чтобы Тимара не решила, будто он расчувствовался. – Единственный, кто хоть когда-то хорошо ко мне относился, был твой отец, но даже он сохранял между нами дистанцию. Я знаю, ему не хотелось, чтобы я проводил с тобой много времени.
– Он боялся, как бы соседи чего не подумали. Или моя мать. Правила были очень строгие, Татс. Мне нельзя было позволить кому-то за мной ухаживать. Потому что мне запрещено было выходить замуж. Или рожать ребенка. Или даже иметь любовника.
Татс изумленно указал на следы рогов, оставшиеся на стволе дерева, мимо которого они шли. Олень, оставивший их, должен был быть столь же громадным, как и тот, которого только что убила Хеби. Тимара прикоснулась к коре пальцем. Эти царапины оставили рога? Или же это – следы когтей? Нет, она не могла представить себе древесную кошку такого размера.
– Я знал, какие правила он для тебя установил. И я долго даже не думал о тебе в этом смысле. Тогда меня девушки не интересовали. Я просто завидовал тому, что у тебя было: дом, родители, постоянная работа и нормальная еда. Мне хотелось тоже это иметь.
Он остановился у развилки звериной тропы и бросил на нее вопросительный взгляд.
– Иди по левой. Она кажется более утоптанной. Татс, мой дом был не таким чудесным, как тебе казалось. Моя мать меня ненавидела. Я ее позорила.
– По-моему… Ну, я не уверен, что она тебя ненавидела. По-моему, из-за соседей она стыдилась того, что хочет тебя любить. Но даже если она действительно тебя ненавидела, она тебя не бросала. И не выгоняла.
Он упрямо настаивал на собственной правоте.
– Не считая того первого раза, когда она отдала меня повитухе, чтобы та оставила меня умирать, – с горечью напомнила Тимара. – Это отец принес меня обратно и сказал, что намерен дать мне шанс. Он меня ей навязал.
Татса это не убедило.
– И, по-моему, именно этого она и стыдилась. Не того, какая ты была, а того, что она не возразила повитухе и не сказала, что оставляет тебя, несмотря на все твои когти.
– Может быть, – ответила Тимара.
Ей не хотелось об этом думать. Бесполезно думать об этом теперь, когда от этих событий ее отделила глубокая пропасть времени и расстояния. Все равно она не может пойти и спросить у матери, что та чувствовала. Она знала, что отец ее любил, и лелеяла эту мысль. Но знала она и то, что он был согласен с правилами, запрещавшими ей иметь любовника или мужа или родить ребенка. Каждый раз, когда Тимара думала о том, чтобы нарушить эти границы, ей казалось, что она предает отца и все то, чему он ее учил. Он ее любил. Он дал ей правила для того, чтобы она была в безопасности. Неужели она в этом вопросе может оказаться мудрее, чем он?
Казалось бы, решать должна она. И на самом деле решение действительно оставалось за ней. Но если она решит, что ее отец ошибался, если решит, что имеет право выбрать себе спутника – не умалит ли это ее любви к отцу? Или его любви к ней? Она твердо знала, что он осудил бы даже то, что она о подобном думает.
И даже на таком расстоянии его осуждение ее ранило. Возможно, даже сильнее именно из-за того, что она оказалась так далеко от дома и осталась одна. Чего он ожидал бы от нее? Может, он разочаровался бы в ней, узнав, что она позволяет Татсу себя целовать и трогать?
Конечно, разочаровался бы! Она тряхнула головой, заставив Татса оглянуться на нее.
