Элис осторожно перевела дыхание и, подняв руку, смахнула дождевые капли с ресниц. Она не сомневалась в том, что сейчас эти фигуры исчезнут. Она уже успела понять, что это – фокусы черного камня. Порой он шептал, порой – громко пел, а порой, когда она слишком быстро сворачивала за угол или случайно прикасалась пальцами к какой-нибудь стене, то успевала мельком увидеть людей, лошадей и повозки – всю ту жизнь, которую этот город по-прежнему помнил. Она тщательно протерла глаза, опустила руки и снова огляделась.
Они по-прежнему взирали на нее из теней – и все головы были повернуты в ее сторону. Члены этой пестрой компании ясно демонстрировали свои профессии: это были акробаты и гимнасты, канатоходцы и жонглеры – такие же исполнители, каких она могла бы увидеть в труппе, приехавшей на Летнюю ярмарку, или которые выступали поодиночке на подходе к Большому рынку в Удачном, собирая брошенные зрителями монетки. Они были невозможно неподвижными, но даже окончательно поняв, что это статуи, она неуверенно проговорила:
– Привет…
Ее голос разнесся по залу и эхом вернулся обратно. В дальней части зала занавеси, драпировавшие одну из театральных лож, внезапно оборвались и с громким шелестом упали на пол водопадом ниток, пуха и пыли. Она испуганно вздрогнула, а потом застыла, стискивая руки и глядя на мириады пылинок, которые кружились и плясали в жидком свете.
– Это просто статуи, – решительно заявила она в полный голос, – вот и все.
Она заставила себя повернуться и двинулась по проходу за сиденьями, направляясь к первой из статуй.
Элис надеялась, что вблизи эти изваяния перестанут так ее тревожить. Она ошиблась. Каждая оказалась изумительно искусно вырезана и раскрашена. Жонглер, облаченный в синее и зеленое, застыл, держа два мячика на ладони одной руки, и три – на другой. Его голова была насмешливо наклонена, медно-зеленые глаза чуть щурились в зарождающейся улыбке. В двух шагах за ним замер акробат, протянувший руку напарнице: прижав подбородок к груди, он с любопытством взирал на пустые ряды. Его напарница была в бело-желтом полосатом наряде, сочетавшемся с его собственным, а ее волосы падали растрепанным каскадом черных кудряшек. Губы изгибались в озорной улыбке. За этой парой еще один акробат, слезший с ходулей; он придерживал их плечом, оглядывая пустой зал. На нем оказалась маска с птичьим клювом, а на голове был странный убор, имитирующий птичий хохол.
Она шла все дальше и дальше: тут не было ни одной повторяющейся фигуры. Вот стройный паренек ставит ногу на подставленное колено, готовясь забраться напарнику на плечи. Вот мужчина с флейтой у губ и тремя собачонками у ног: зверюшки стоят на задних лапах, готовые танцевать под его мелодию. Дальше оказалась девица с выкрашенными белой краской лицом и руками: ее платье было украшено позолотой, изображающей золотое шитье. Позолочены были и ее венец из перьев и петушиных голов, а в руках она держала скипетр, больше похожий на метелку для пыли. За ней оказались девушки-близнецы, мускулисто-поджарые, как хищные ласки, и облаченные только в коротенькие яркие юбочки и полоску ткани, едва прикрывавшую груди. Кожа их рук и живота была расписана яркими кругами – синими, красными и золотыми. Элис задержалась рядом с ними, пытаясь понять, были ли эти узоры татуировками, или же их наносили заново перед каждым выступлением. Она не сомневалась в том, что каждая статуя изображает совершенно реального и особенного члена труппы, которая когда-то давала представления в этом самом театре.
Завершив медленный обход театра, она снова остановилась, глядя на сцену. Как можно все это описать? Или объяснить? И к чему трудиться? Пройдет год или два, и все эти статуи исчезнут, будут отделены от труппы и увезены в Удачный, чтобы там их продали тому, кто предложит максимальную цену. Она тряхнула головой, но не смогла прогнать эту тягостную мысль.
– Мне жаль, – негромко сказала она им. – Мне так жаль!
Поворачиваясь, чтобы уйти, она заметила, что на полу что-то блеснуло. Поворошив обтянутым тряпицей ботинком мусор, она открыла серебристую полоску шириной со свою ладонь. Опустившись на колени, она стянула изношенную перчатку, чтобы рукой смахнуть остатки пыли, но при ее прикосновении серебристая полоска внезапно ожила. Свет пробежал по ней от того места, до которого дотронулись ее пальцы, распространяясь во все стороны. Ленты света, расходившиеся от места, на котором она стояла, очерчивали контуры помещения, карабкались по стенам и обрамляли дальнее верхнее окно сложным узлом света, поблескивающего серебром.
– Джидзин, – проговорила она негромко, почти спокойно. – Я уже такое видела: это металл, светящийся при прикосновении. Когда-то в Трехоге такого было много.
Однако Элис сомневалась в том, что в Трехоге было нечто подобное. Это устройство оказалось совершенно целым и работающим. Она так и осталась стоять, нагнувшись, прижав руку к полоске и, глядя вверх, изумлялась тому, как серебряный свет разбудил древний зал, наполнив радостью. Она почти что ожидала услышать музыку, которая возвестит об антракте перед началом представления.
Все волоски на ее теле встали дыбом, когда призрачная музыка действительно заиграла. Она была слабой и далекой, но явно веселой. Оживленно протрубил рожок, какой-то струнный инструмент повторил его мелодию нота за нотой. И тут статуи пришли в движение. Головы начали кивать в такт музыке, метелка для пыли превратилась в дирижерскую палочку, девушки-близнецы согласованно шагнули сначала вперед, потом назад. Ожившие фигуры заставили Элис всхлипнуть от ужаса. Она попыталась выпрямиться, но вместо этого шлепнулась на пол.
– Нет! – прошептала она в мучительном страхе.
Однако статуи не приближались к ней. Музыка играла, а они двигались, кивая в такт, мягко поводя руками. Губы их улыбались, но глаза оставались невидящими. На ее глазах музыка сбилась – и жесты статуй стали более неуверенными и несогласованными, а потом, когда мелодия прервалась и стала разбиваться на фрагменты, статуи с содроганием остановились. Музыка стихла, а серебряное сияние джидзина медленно померкло. Спустя несколько мгновений единственное освещение зала снова давал только далекий стеклянный купол наверху, а статуи стали неподвижными.
Элис сидела на полу, чуть покачиваясь.
– Я это видела. Это было на самом деле, – уверяла она саму себя.
И, произнося эти слова, она почему-то знала, что оказалась последним человеком, которому суждено было увидеть это проявление магии Старших.
* * *
Дождь прекратился. Ветер оставался холодным, но теперь он отгонял облака от солнца, и дополнительный свет был очень кстати. Элис закуталась во влажный плащ, но ветер находил в нем все прорехи и проникал в них, прикасаясь к ней своими холодными пальцами. Она быстро прошла по той же улице, а потом свернула на боковую, чтобы спрятаться от напора ветра. Внезапное недовольное карканье ворона заставило ее вздрогнуть. Птица снялась с крыши одного из зданий и быстро улетела. Здесь, идя рядом с фасадами зданий, она была укрыта от ветра, а слабый солнечный свет даже давал чуточку тепла. Когда ей в последний раз было совершенно тепло? Ответ пришел сразу же: в ночь накануне возвращения Лефтрина в Кассарик. Она гадала, где он сейчас находится, и как грозы влияют на его движение. Он уверял ее в том, что плаванье вниз по течению пройдет гораздо быстрее, чем вверх по реке, и что отмелей, которые так замедлили их продвижение, заставив задержаться на несколько дней, сейчас просто не будет.
