Катлер улыбается, потирая руки в предвкушении такой перспективы.
– Пустые угрозы. Как вы думаете, почему они присылают письмо, написанное от руки, в такую рань? – Он обводит взглядом присутствующих, как будто рассчитывает получить немедленный ответ. Гробовое молчание. Каменные лица. – Чистый пиар! Им нужно продемонстрировать свое отношение к «неприличной публикации», дабы не появлялись новые разоблачения без ссылки на их опровержение. Это все, что мы имеем.
У Эда возникает поползновение показать, кто в доме хозяин, сказать какую-нибудь колкость, но ничего подходящего в голову не приходит. К тому же письмо адресовано Депорту. Правильно? Значит, ему и решать. Эд смотрит издателю в глаза. У того такое лицо, будто он получил удар ледорубом по основанию черепа. Он уже стоит на ногах, думая о том же, о чем и Эд. Почему они позволили этому амбициозному юнцу Джону Смиту добиться своего? Мальчишке! Да он, поди, еще не брился ни разу! Все его «дело» держится на откровениях законченного пропойцы… ныне покойника. С помощью этого Джулиуса Гаддера, размахивающего скальпелем, Королев и компания оставят от Друковича мокрое пятно.
Депорт наконец оживает и, что называется, снимает у Эда с языка:
– Но послушайте, Айра, не слишком ли мы полагаемся на показания человека с двумя серьезными недостатками? Во-первых, он мертв, а во-вторых, пока был жив, он напивался в стельку?
За столом раздались смешки… Слава богу, хоть какие-то признаки жизни!
Однако питбуль не поддается общей реакции. Его голос еще выше, еще жестче и горячее:
– Ничего подобного! Был он трезв или пьян, в данном случае несущественно. Это история о человеке, который вел двойную жизнь. Одну открытую, другую тайную. И его нашли мертвым… возможно, убитым… при подозрительных обстоятельствах. Любое его заявление накануне загадочной смерти становится в высшей степени важным, даже если факты бросают тень на других персон.
Хорошо сказано, адвокат! Правда, от его слов тахикардия Топпинга не уменьшилась. Тут в офис входит Стэн Фридман, ведя за собой понурого Джона Смита. Эда так и подмывает сказать: «Привет, Стэн! Привел нашего лучшего репортера по расследованиям? А зачем? Малыш даже не сподобился послушать, какую он нам устроил жизнь, удовлетворяя свои амбиции. Слабо? Сент-Пол, Йель… Тьфу! Вот чем заканчивается детство, проведенное в доме с мебелью из красного дерева… слабаками, полагающими, что одним своим рождением они заслужили право поступать, как им заблагорассудится, и плевать им на то, что при этом достается простым смертным. А сейчас он голову повесил. Боится в глаза смотреть».
Хулиган, ведомый за руку Стэном, направляется прямиком к адвокату. Все замирают. Каждый хочет знать, к чему идет дело. Даже сам Айра Катлер, подумать только, кажется озадаченным. Отпустив руку парня, Стэн что-то шепчет на ухо адвокату. Оба смотрят на Джона Смита, но тот вряд ли это замечает, поскольку стоит с низко опущенной головой.
– Джон, – окликает Стэн.
Тот, глядя в пол, подходит. Пробормотав что-то себе под нос, он достает из внутреннего кармана пиджака несколько листочков и протягивает их Катлеру. Похоже, они написаны от руки. Катлер изучает их целую вечность, а затем снова звенит токарный станок:
– Я так понимаю, Джон передает через меня извинения за свое отсутствие на этом совещании. Его телефон стоит на вибрации, и ему приходится отвечать на шквал звонков. Глория, секретарша Стэна, соединяет его с людьми, звонящими буквально отовсюду. – В доказательство Катлер трясет в воздухе стопкой листков. – Все в панике. За короткое время после открытия обновленного музея искусств они купили у дилеров Королева картин… или, лучше сказать, подделок… на десятки миллионов долларов. Это только те, кто позвонил в редакцию. А сколько их всего, одному богу известно. Я и не знал, что он торгует картинами на стороне.
Катлер оглядывает присутствующих. Они тоже не знали.
Питбуль скалится.
– Хммм. Интересно, собирается ли он списать семьдесят миллионов… сумма, в которую оценили подаренные им подделки… а также миллионы, вырученные за торговлю сомнительными картинами в разных странах мира… со своих налогов. Здесь записаны все звонившие и их контактная информация, и еще Джон записал на пленку разговоры с телефона Глории. Галерейщики, дилеры, директора музеев… можете себе представить. Меня особенно заинтриговал звонок владельца небольшой типографии в Штутгарте. Он опасается быть обвиненным в деянии, которое совершил по неведению. Он напечатал по заказу какой-то русской компании, на французском языке, каталог выставки Малевича двадцатых годов прошлого века. Компания, сказал он, дала ему всё: бумагу той эпохи, старую типографскую гарнитуру, макет, дизайн, переплет и так далее. Он решил, что это делается в порядке подготовки к столетнему юбилею художника, ну и отлично! Здорово придумано. И вдруг по телевизору показывают «картины Малевича», а Интернет распространяет статью Джона о возможных русских подделках, и тут-то до него дошло. Господа, на наших глазах разыгрывается, быть может, самая большая художественная афера в истории.
Эд и компания молча утыкаются взглядами в Джона Смита.:::::: Бог ты мой, мальчишка раскрыл такую схему! Что же он стоит как в воду опущенный?:::::: Если верить Стэну, Джона сразило известие о смерти художника-плагиатора и он до сих пор не может прийти в себя. Он убежден: не опубликуй он свой разоблачительный материал о Друковиче… за которым сегодня последовали новые разоблачения… художник был бы сейчас жив. Вот и переживает.
И тут вдруг Эд рявкает, удивив этим не только окружающих, но прежде всего себя:
– ВОТ ЧТО, СМИТ! ПЕРЕЖИВАЙТЕ В СВОБОДНОЕ ОТ РАБОТЫ ВРЕМЯ, А ЗАВТРА Я ЖДУ ОТ ВАС НОВОЙ БОЛЬШОЙ СТАТЬИ!
Джон уставился на своего начальника скорее испуганно, чем подавленно. Кто мог ожидать от Эдварда Топпинга IV такой прыти! Но это произошло на глазах у высшего руководства, и все решают, что старина Т-четвертый переродился: теперь он настоящий мужчина, способный достойно вести газетную политику.
Рявкнул же Эд на Джона Смита… от страха… отдавая себе в том отчет… от страха, что паренек сейчас уйдет переживать дальше и не напишет материала, который спасет его, Эда Топпинга, и еще многих людей от очень больших неприятностей.
Разговор с Нестором свел страхи Магдалены от «кошмарных» до «жутких». Хоть она и чувствует разницу, ночь для нее выдалась бессонной. Она вся извертелась, слыша свое сердцебиение. Не особо учащенное, но оно могло таким стать в любой момент. Прошло несколько часов… как ей кажется… и вот неожиданно лязгает дверная ручка в прихожей. Сердце у Магдалены колотится так, словно собралось достичь сумасшедшего уровня аритмичной фибрилляции. Она молится Всевышнему, чтобы он…
…и Он ее услышал: это вернулась домой Амелия.
– Спасибо тебе, Господи! – цедит Магдалена сквозь зубы.
Последние две ночи, на понедельник и вторник, Амелия провела в его квартире, неподалеку от больницы, а он – это тридцатидвухлетний нейрохирург, внезапно нарисовавшийся в ее жизни. Нейрохирург! В любой больнице самые статусные врачи – хирурги, люди действия… как правило, мужчины… в чьих руках находятся многие судьбы… в буквальном смысле слова на ощупь… а среди них самые романтичные – нейрохирурги. Они рискуют больше других. Человек, нуждающийся в помощи нейрохирурга, почти приговорен, не случайно уровень смертности в этой области самый высокий. Тем, кто внизу, – дерматологам, патологоанатомам, рентгенологам, психиатрам – можно не бояться экстренных ситуаций: звонков на домашний телефон среди ночи или в выходной, а в больнице – вызовов по громкой связи, депрессивных выходов, еще в униформе, в комнату ожиданий к заклинающим бога, потерявшим надежду родственникам, когда необходимо подобрать слова… их близкий умер на операционном столе. Магдалена вдруг думает, что они с Амелией поменялись ролями. Кажется, еще вчера подруга оплакивала себя, оставшись без своего Реджи, а Магдалена собиралась на свидание к молодому, знаменитому, богатому русскому красавцу Сергею. Теперь у нее нет… и, очень хочется верить, не будет… никакого Сергея. Теперь она, Магдалена, оплакивает свою участь и трясется от страха, а у Амелии раскручивается роман с молодым американцем во втором поколении, кубинцем по крови, многообещающим нейрохирургом и ко всему прочему романтиком.
