— Это мука, я думаю только о тебе.
— Мука?
— День и ночь.
Она не знала, что ответить, не понимая, действительно ли описанная им мука заключается в ней самой или он пытается сказать нечто иное, что должно было бы ее обрадовать. В комнате надолго воцарилось молчание. Он ничего не делал и не говорил, лишь держал ее руку, тихонько лаская.
— Чего ты хочешь? — спросила она. — Стремишься понять взаимосвязь?
— Ничто не приводит меня в такое смятение и отчаяние, как эта рука.
— Что я должна делать? — спросила она.
— Посиди.
— И все?
— Посиди.
Много позже.
Она сказала: Я не так глупа, я знаю, что ты любишь меня, но наша любовь теоретически невозможна.
Тогда он сказал ей:
— Теория — хорошая вещь, но она не может заставить жизнь прекратиться.
В «Книге» у Бланш встречается и другая формулировка: теория — хорошая вещь, но она не уничтожает реальность. «La théorie, c’est bon, mais ça n’empêche pas d’exister».
На самом деле он пользуется той же формулой, говоря о своей науке и научных возражениях против какой-нибудь гипотезы. Теоретически это немыслимо. Но ведь работает!
Ведь он любил Бланш. Она казалась ему прекрасной.
7
Бланш была тогда юной девушкой с весьма плачевным жизненным опытом.
И вот на нее обрушилась внезапная, безумная и совершенно невинная любовь, которую немолодой правитель сумасшедшего и наводящего ужас женского дворца возложил к ее ногам, как мольбу. Или как жертву? возможно, перепачканную всем тем, что она видела, чего страшилась и что записывала. При болях в области яичников, так называемых овариальных симптомах, могли применяться следующие методы. Если пациенты — по собственному желанию — требовали лечения болей в нижней части живота, таковое могло происходить с применением нажатия, пресса, сильных ударов или, в отдельных случаях, «ударов мечом», когда мечом плашмя били по животу, пока боли не ослабевали. В истории медицины это считалось обычным методом для снятия подобных болей, но Шарко заострил внимание на важности того, чтобы клинок не поворачивался и в нижней части живота не возникали порезы и кровотечения. В остальном же он ссылался на своего ученика Дезире-Маглуар Бурневиля, подробно проанализировавшего долгий путь чуда в современную науку в своей книге «Science et miracle»
[40]
; но как ей было защититься от того, что она видела! как понять, что этот правитель дворца, профессор Шарко, был перед ней столь беспомощен!
И чего он искал у нее?
Искал — и нашел.
Они, похоже, встречались в его кабинете в больнице Сальпетриер, всегда целомудренно сидя по разные стороны письменного стола, никогда не переходя к интимности, и негромко беседуя.
Думается, что сами их тихие голоса обладали некой интимностью, как прикосновение кожи к коже. Почему бы иначе они никогда не касались друг друга? Хотя рука — да, действительно, однажды он держал ее руку в своей. А во время медицинских демонстраций, у всех на глазах? Нет, прикасаться к ее истерогенным точкам он позволял лишь ассистентам. Сам никогда.
А сейчас — и расстояние, и максимальная близость.
Чего же он искал у нее? И как объяснял роль Бланш в публичных экспериментах, когда ее, точно механизм, нажатием на точки погружали в сомнамбулическое состояние и возвращали обратно? В чем заключался смысл?
Однажды Шарко рассказал ей, что мечтает о ситуации, когда человек, собственно человек, сможет освободиться от всего, что окружало или, точнее, создавало его. Слово «механизм» он иногда употребляет синонимично выражению «как животное». То есть с чувствами чище человеческих.
Чистота! Как страшно.
Шарко объяснил Бланш, что от человека в истерическом состоянии можно отсечь идею или идеи, которые на протяжении всей жизни формировали или изменяли его. Образно говоря, над человеком, над человеком, если таковой действительно существует, устанавливают стеклянный колпак. Над его воспитанием и достигнутым им социальным положением; он изолируется от всех человеческих норм поведения, и остается только исходный человек. То есть его ego.
Потом Шарко добавил: только тогда перед нами предстанет человек как подобие некого механизма, выдуманного когда-то Ламетри.
Она спросила: точки, что ты отмечаешь на моем теле, на которые нажимаешь сам или приказываешь нажимать своим рабам в белых одеждах, чтобы стимулировать кататонические припадки, значит, и являются точками, проникающими в мое истинное «я» — и впервые вызывающими это самое ego в примитивном, возможно кошмарном, но зато отчетливом виде?
В некотором роде, ответил он.
Значит, я, становясь механизмом, освобождаюсь от грязи жизни?
Возможно, ответил он. Но ты, в каком-то смысле, оказываешься ближе к своему человеческому «я», чем когда-либо.
Как если бы была животным? — спросила она.
В некотором роде, повторил он тихо и с любовью.
8
Однажды весной 1888 года у них произошел конфликт.
Бланш не пишет, какого рода, но в результате она «с криком» выбежала из комнаты Шарко, а тот потом в сердцах передал все процедуры своему коллеге Жюлю Жане. Бланш уже тогда славилась наличием сценических способностей, как у Сары Бернар, и юный Жане, желая произвести впечатление на свое окружение, созвал публику, состоявшую из юристов, ученых и специалистов по судебной медицине, чтобы с помощью Бланш решить или хотя бы осветить вопрос, может ли женщина в сомнамбулическом состоянии совершить преступление.
Бланш была великолепна.
Она проявляла послушание и с театральной одержимостью выполняла все самые кровавые задания вроде закалывания ножом, убийства выстрелом из пистолета и отравления. Когда приглашенные почетные гости покидали место действия, оно, образно говоря, было покрыто трупами и частями тел; представление с успехом подтвердило, что истеричка в сомнамбулическом состоянии вполне может совершать криминальные действия.
Несколько студентов Жане, однако, задержались, и один из них, с легкомыслием молодого человека, сказал все еще пребывавшей в сомнамбулическом состоянии Бланш, что она в комнате одна и должна раздеться и принять ванну. Бланш впала в бешенство, закричала, что предложение студента является постыдным, и выгнала перепуганного юнца за дверь.
Приступ ярости продолжался у Бланш так долго, что вызвали Шарко, и Бланш с ожесточенным лицом и со спокойствием, показавшимся Шарко чуть ли не убийственным, грозно потребовала объяснения, почему он ей изменил. Шарко не понял, но она повторила слово «изменил», явно имея в виду, что он передал ее на лечение другому исследователю.
