Я погнал быстрее, дорога пошла прямая как стрела, Мариэтта так и осталась сидеть с пистолетом в руке, даже не обращая внимания, что короткую юбку и колготки испачкала в крови.
- Как-то слишком быстро, - сказала она нервно. - Вчера ты сам был безработным.
Я огрызнулся:
- Это оскорбление? Сейчас и слова такого нет!
- А какое теперь?
- Фрилансер, - объяснил я, - а также человек творческой профессии. Не нужно грубить, а то привлеку за сексизм.
- При чем тут сексизм?
- Не знаю, - ответил я. - Но чувствую, привлечь можно. Сейчас любого можно привлечь, не знала? Добро пожаловать в общество победившей демократии!
Она стиснула челюсти и посверлила меня злым взглядом, как всякий представитель власти, им чем больше угнетения человека человеком, тем лучше. Эти слуги режима, как и террористы, против которых воюют - самые стойкие апологеты твердой власти и вообще диктатуры.
Еще один лесной массив, как показалось с испугу издали, но это просто пара десятков деревьев вдоль дороги. Как только они остались позади, дорога стала еще шире и глаже, а впереди гордо и красиво поднялись футуристические здания НИИ высоких технологий.
Глава 4
Автомобиль будто ощутил прилив адреналина, взревел, гребнул копытами и понесся как огромная бронированная птица, благо дорога идеально прямая и ровная, а контроль управления перехватывают службы движения комплекса.
Мариэтта спросила внезапно:
- Ты уже водил инкассаторские?
- Нет, - ответил я, удивленный вопросом.
- Да? - переспросила она. - А едешь так, будто сто лет водишь… А что тогда водил? Бронетранспортеры?
- Только свою «мэджести», - ответил я.
Она фыркнула:
- Тогда бы ты с этой опрокинулся на первом же повороте. Для бронированных со смещенным центром тяжести нужен особый навык.
- Это для женщин, - пояснил я. - У нас, самцов, такое в крови. Привыкли мы, хватая под уздцы… в общем, усмирять технику, а женщинам ломать крестцы… только не знаю, что это. У тебя где крестец?
- Сам ты крестец, - огрызнулась она.
Автомобиль, красиво сбрасывая скорость, домчался
до мраморных ступенек величественного полунебоскреба, замер, а из дверей уже выскочили двое в синих халатах, дескать, элита человечества, научные работники. Думаю, в этих халатах и домой ходят, чтобы уважали на улице.
Я вышел из машины с ящичком в руках.
- Доктор Калабухин?
- Это я, - сказал тот, что подбежал вторым, толстенький и взъерошенный, с недельной щетиной, настоящей, а не той, что отпускают для декоративности, как пудели.
- Это ваш помощник?
- Магистр Улитин, - сказал доктор Калабухин. - Вы привезли?
- Да, - ответил я, - сегодня закончили. Оперативно?… Он еще теплый, пощупайте.
Он спросил брезгливо:
- Чем это коробку забрызгали? Соусом?
Я ответил любезно:
- Что вы, как можно?… Это кровь и мозги шофера и охранника. Мозги, конечно, им и не были нужны, но горячую молодую кровь жалко. Чистить было некогда, я тоже жажду, чтобы сингулярность наступила хотя бы на пару минут раньше. Это же так важно, так важно!
Он побледнел, сделал странное глотательное движение. Его помощник, менее чувствительный, торопливо взял из его рук испачканную коробку и торопливо понес в здание.
- Распишитесь, - сказал я, его лицо стало таким растерянным, что я сказал, сжалившись, - шучу-шучу. Юмор у меня такой.
Мариэтта смотрела, как я возвращаюсь, глаза огромные, прошипела:
- Ты, гад, еще и юморишь?
Я признался:
- Мари, это чтоб было не так страшно. Меня же трясет, не видишь?… Вот пощупай… Да ты чего, я просто предложил пощупать без всяких там! А ты сразу, как можно, я же чувствительный интеллигент, а не питекантроп какой…
Она прошипела:
- Заливай!… Страшно ему, видите ли. А глазки горят. И щечки вспыхнули, как же, радость, людей убил… И что теперь?
Я опустился на сиденье водителя, сказал задумчиво:
- А который час? Думаю, пока доеду обратно, мой рабочий день как раз кончится. Угостить тебя кофе?… Я имею в виду, в постели?
Автомобиль развернулся и понесся на большой скорости в обратную сторону.
Мариэтта прошипела злобно:
- Да что б я еще раз… Ты хладнокровный убийца! Говорили, не верила. Ты меня почти уболтал.
- Ты чего? - изумился я. - Они сами друг друга перебили!… А я забился в дальний угол в кузове… или в багажнике?… и крупно дрожал. А когда все стихло, подрожал еще немножко по-мелкому, как бы успокаиваясь, потом тихонечко вылез. Страшно, конечно, но я сел за руль и попытался поскорее удрать с опасного места. Видишь, руки все еще дрожат!
- Не вижу, - отрезала она.
- Потому что за шоферку держусь, - пояснил я. - А вот сядь за руль ты, а я буду держаться за тебя, сразу почувствуешь, как во мне все дрожит и волнительствует…
- Рассказывай, - сказала она зло, внезапно ее лицо и все в салоне накрыла плотная тень, это автомобиль снова несется под сенью, как говорят поэты, могучих дубов, через ветки которых никакой спутник даже слона не увидит. - Не верю в такие совпадения.
- Надо верить, - сказал я проникновенно, - вера в чудеса сделала из обезьяны человека. Вера в чудеса - это вера в прекрасное, возвышенное, поэтичное…
- Да, - сказала она саркастически, - расплесканные мозги по всему салону! Как прекрасно.
- Вот видишь, - ответил я, - призналась. А расплесканные мозги… это проза жизни. Нужно не обращать на нее внимания, думать о прекрасном и шагать в таинственную и манящую сингулярность.
Она фыркнула, отвернулась было, но тут же спросила резко:
- Ты из движения две тысячи сорок пять?
- А что, - спросил я опасливо, - их уже запрещают?
- Пока нет…
- Слава богу, - сказал я с облегчением, - а то потом бы и нас… Я из тех, кто помягче.
- Это кто?
- Трансгуманисты, - объяснил я. - Само самоназвание говорит о том, что мы гуманные, добрые, пингвинов спасаем…
- Пингвинов, - буркнула она, - пингвинов! А людей?
- Люди не пингвины, - пояснил я на тот случай, вдруг по-женски не знает, - должны спасаться сами. И других спасать. Мы цари или не цари?
Она поморщилась.
- Не тянешь на царя.
- Не тяну, - согласился я печально, - но вот назначен. Придется как-то справляться.
Она покосилась дико, что-то голос мой слишком серьезный, никакого ерничанья, будто и вправду сумасшедший маньяк, что не отличает реальность бытия от реальности осознания.
