Кэроу моргнула. Остальные тоже недоуменно озирались. Да, они не испытывали того цепенящего отчаяния, как она секунду назад, или такой же, как у нее, неистовой радости – но все в комнате заметили, что нож вошел не в грудь Акивы, а в стену за его спиной. Произошло нечто немыслимое, это понимали все.
Аксая отреагировала первой.
– Невидим для смерти, – шепнула она, поскольку только так можно было объяснить то, что произошло. Акива не шевельнулся, а нож летел точно в цель.
И ничего не случилось.
В тот миг Кэроу поймала взгляд возлюбленного. Ступор и помрачение. Она хотела спросить: это ты сделал? Ведь ты? Никто не знал, на что он способен, даже сам Акива.
Разгут сжался, подвывая и колотя себя по лицу. Два шага, и Кэроу оказалась рядом, сдернула уродца с кровати, раскидывая простыни в поисках другого оружия. Но Падший словно вообще не заметил ее присутствия.
Воины Доминиона смотрели испуганно и ошеломленно. Похоже, на удар они сейчас не способны. Однако тревога не отпускала. Жизнь Акивы на острие ножа. И если план не исполнится…
Наконец, дошел черед и до плана.
Акива посмотрел на дядю. Иаил молчал, его лицо побледнело еще сильнее, изуродованные губы тряслись. Перед лицом такой силы он не смел даже насмехаться.
Акива так и не вынул меч, поэтому его руки были свободны. Он протянул руку и положил ее на грудь императора. Жест казался почти дружеским, и глаза Иаила снова заметались: он не понимал, что происходит. Недолго.
Кэроу смотрела на руку Акивы и вспоминала Париж, то мгновение, когда она подошла к двери в лавку Бримстоуна, сгибаясь под тяжестью слоновьих бивней, и первый раз увидела выжженный в дереве отпечаток ладони. Она обвела его пальцем, и пепел отслоился и закружил в воздухе. А еще вспомнила, как умирал в ее руках обгоревший, обуглившийся Кишмиш, как бешеный стук его сердечка замедлялся, замедлялся… замер. Как вывел ее из оцепенения и скорби вой пожарных сирен – и поверг в скорбь еще большую. Как она выскочила из квартиры и мчалась по городским улицам к двери Бримстоуна. И что там увидела. Синее адское пламя, и в его ореоле – силуэт крыльев.
В один и тот же миг по всему миру занимались одним и тем же сверхъестественным огнем десятки дверей, помеченных отпечатком ладони.
Это сотворил Акива. Все серафимы – создания огненной стихии, но даром воспламенять метки издалека обладал он один; все двери Бримстоуна – все до одной – занялись пламенем в один и тот же момент, разя врага без предупреждения.
Когда Кэроу увидела вздувшийся ожог на теле Тен, в нем ясно проступал отпечаток руки Лираз.
Из-под ладони Акивы появился дымок. Вероятно, Иаил сначала ощутил запах паленого и только потом почувствовал, как жар проникает сквозь его одежду. А может, и нет: ведь на нем были не доспехи, а пышная церемониальная одежда, которой он так надеялся потрясти человечество. Что бы ни было сначала, дымок или боль, Кэроу увидела в глазах императора вспышку понимания, панику… Он рванулся, пытаясь стряхнуть руку. Кэроу надеялась, что Аксая успеет отдернуть клинок и не раскроит ему горло.
Император завыл, а Акива отступил на шаг. На груди Иаила – черный, обуглившийся, воняющий паленым, с отваливающимися клочьями кожи и обгорелым мясом под ними – теперь красовался отпечаток ладони.
Убедительный аргумент в дискуссии.
– Отправляйся домой, – сказал Акива, – или я его подожгу. Где бы ты ни был, где бы я ни был. Если ты не сделаешь то, что сказано, я сожгу тебя дотла. Даже пепла не останется.
Аксая отпустила императора. В ее ноже больше не было необходимости, и она вытерла лезвие рукавом церемониальной одежды Иаила. Он сполз по стене: ноги его не держали, в глазах плескались боль, гнев и бессилие. Он не мог поверить, что проиграл.
– А дальше что? Я вернусь в Эрец с твоей меткой, и в чем разница? Ты сожжешь меня не здесь, а там. С чего мне делать то, что ты требуешь?
Акива ровно ответил:
– Я даю тебе слово. Отправляйся сейчас домой. Забери своих солдат. Не устраивай хаос. Просто уйди, и я никогда не зажгу знак. Обещаю.
Иаил недоверчиво фыркнул.
– Обещаешь? Ты оставляешь мне жизнь просто так?
Кэроу смотрела на Акиву. С того мгновения, когда Иаил ворвался в комнату, он сохранял спокойствие, не позволяя выйти наружу той ненависти, которую вызывал у него собеседник.
– Я сказал иначе.
Думал ли он сейчас об Азаиле? О Фестиваль? О будущем, которое может наступить, если на Эрец попадет огнестрельное оружие.
– Я обещаю, что не сожгу тебя. – Акива позволил своему лицу отразить все, что он думает о дяде. – Только это. Сказанное не означает, что ты выживешь.
Воображение Иаила достроило картинку. Акива добавил:
– Возможно, у тебя появится шанс. – Слабая улыбка. – Возможно, ты увидишь меня и поймешь.
Он погрузился в молчание. Оно тянулось, и тянулось, и тянулось. А потом он исчез. И из пустоты прозвучало:
– А возможно, нет.
Кэроу последовала его примеру и тоже исчезла. Через мгновенье Акива накинул чары на Вирко и Аксаю. Иаил и солдаты Доминиона видели, как тени метнулись к окну… пропали… Теперь в комнате слышалось только неровное дыхание императора и прерывистые рыдания безумного монстра. Двое караульных растерянно молчали.
65
Избранный
Он стал одним из двенадцати, и слава баюкала его на своих коленях.
Она тоже была одной из двенадцати. Слава!
Двенадцать избранных из многих тысяч кандидатов со всех пределов вселенной: юные, полные надежд, полные гордости, полные замыслов. Они были прекрасны и сильны, и кожа их имела оттенки от цвета самого нежного жемчуга до наичернейшего гагата; красные, кремовые, коричневые и даже – у тех, кто прибыл из Уско Ремаррота, где иногда случались сумерки, – синие. Таковыми были в те давние времена серафимы: самое драгоценное подношение мира, самоцветы на ткани гобелена жизни. Некоторые явились облаченными в перья, иные – в шелка, в вороненый металл и кожу; а еще они носили золото, и тела их были расписаны, а волосы заплетены или завиты – золотистые, черные, зеленые, выбритые в форме языков пламени.
Разгут держался в стороне от толпы: дело не в одежде, изысканной, но простой, и не в цвете кожи, которая до сегодняшнего дня никогда не казалась ему тусклой. Светло-коричневая кожа, коричневые волосы, карие глаза. Он был прекрасен, как и все остальные, – но всех затмевала Элазаэль.
Она была родом из Кэвисэри – у тамошних жителей самая темная кожа. Черная, как крыло ворона в тени затмения. Волосы, напоминавшие перья, переливались от рассветно-розового до бледно-матового и спадали на темные плечи. На щеках краской нанесены белые полоски и на каждом веке – точка. А ее глаза! Карие, чудесные. Коричневая радужка на белом-белом фоне. Белее снега.
