— Дружней, дружней греби! А ну, поднять парус!
Боярин Фёдор стоял на корме последней ладьи и смотрел, как уходит вдаль полыхающий вовсю город. Родной Чернигов… Ничего. Всё вышло так ладно, как на войне редко бывает. И ждать более нельзя, потому как ледяные забереги вот-вот грозили обернуться сплошным блестящим зеркалом, и оставшиеся в живых защитники Чернигова оказались бы в ловушке…
Северный ветер разом наполнил парус, и ладья прибавила ходу, обгоняя плывущие по воде льдинки. Скачущие по берегу с гиканьем монгольские всадники отстали, повернули коней назад. Всё равно стрелы, выпущенные из тугих коротких луков до цели не долетали, подходить же ближе дураков не было — все монголы уже хорошо уяснили, как далеко и сильно бьют тяжёлые русские луки и тем более самострелы.
— Ушли, однако… — пожилой кормщик ворочал веслом. — Не думал уже, боярин.
— Отчего же?
— Да ты на воду-то глянь! Ведь шуга с верховьев идёт, явно. Ежели бы до вечера промедлили, так и всё…
Боярин Фёдор ощутил укол беспокойства.
— А не вмёрзнем мы в лёд, старик?
— Не должны теперь. Ветер попутный, вишь, обгоняем мы текучую воду-то.
— А стихнет ветер?
— Ну что ж… Тогда здорово на вёслах попотеть придётся.
— Они уходят, великий хан. Город Чурнагив наш!
Менгу, наблюдавший с высокого берега за тем, как уплывают вдаль ладьи, битком набитые русскими воинами, бешено взглянул на говорившего.
— Должно быть, та урусская стрела, хотя и не пробила твой шлем, Ноган, но мозги отбила основательно! Разве это победа?! Лис ускользнул из ловушки, оставив охотнику лишь загаженную пустую нору! Или ты полагаешь, что там, — Менгу указал на пылающий город, — отыщется что-то, кроме головёшек?!
Говоривший пристыжённо замолк, не решаясь более вызывать ярость господина.
— Нет, в другой раз мы не должны допускать подобной ошибки. В поход на Кыюв надо выходить не раньше, чем на реках встанет лёд, способный выдержать конного воина!
* * *
Мороз пробирал сквозь ветхую одежонку, но Олеша не спешил в тепло, вдыхая воздух, пропитанный всевозможными запахами. Нет, не запахами, пожалуй… Это там, на далёкой Руси был воздух, а здесь, в этом поганом городе посреди поганой степи не воздух, а смрад. Воняет дерьмом, наваленным кучами меж жилищ поганых…
Олеша смачно, от души сплюнул. Он ненавидел это место. Каракорин — Чёрный город… Да какой это город? Разве двуногие звери могут строить города? Нет, разумеется. Они могут их только разрушать.
Невысокий забор загораживал обзор, и вокруг виднелись только верхушки юрт — так называли поганые свои убогие кибитки. Но Олеша знал, что смотреть тут не на что, хоть обойди весь Каракорин кругом. Столица Повелителя Вселенной, величайшего из величайших хана Угедэя представляла из себя всего лишь разросшееся до невообразимых размеров стойбище. Подумать только, ведь сюда стекаются награбленные сокровища со всего мира… А толку? Всё, до чего смогли додуматься степняки, это обмотать свои кибитки драгоценными шелками, парчой и бархатом поверх заскорузлых шкур и вонючего войлока. И шатёр самого Угедэя тоже по сути большая кибитка, скотский загон и отхожее место в одном лице, даром что золота там немеряно, жемчугов и каменьев самоцветных…
— Эй, урус, сын свиньи и верблюда! Ты что, никак не можешь проссаться?! — в дверном проёме кузницы возникла ненавистная рожа хозяина. — А ну, давай работать!
Втянув голову в плечи, Олеша развернулся и шагнул внутрь кузницы, дохнувшей в лицо теплом и дымом.
Кузница размещалась в одной из трёх хозяйских юрт. Посредине стоял походный горн, лишённый дымосборного колпака и оттого немилосердно дымивший. Помимо Олеши, в кузнице работал ещё магометанин по имени Селим-ака и мальчик-китаец, служивший подручным — качать меха горна, подать то-сё…
— Значит, так! — хозяин стоял, расставив ноги и слегка покачиваясь. — Я вижу, урус, вы с этим плешивым решили, что у меня можно даром жрать похлёбку? Сколько времени вы будете ещё возиться? Доспехи должны быть готовы через два дня!
— Но, господин… — подал голос Селим-ака. — Два дня на такую работу…
— Всё, я сказал! Что я скажу уважаемому заказчику? Работать!
Хозяин погрозил обоим работникам плёткой и вышел, с силой откинув кожаный полог, заменявший в кузнице дверь. Олеша проводил его взглядом. Вообще-то у хозяина было имя Цаган, но поскольку он называл своих рабов только «урус» и «ыслам», а мальчика-китайца и вовсе «эй!», то и Олеша избегал называть хозяина по имени. В лицо он звал его «хозяин», а про себя… впрочем, тут всё зависело от настроения кузнеца. И потом, можно ли давать имя дикому зверю? И уж тем более не положено имя поганому монголу. Волк есть волк, монгол есть монгол…
— Ну, уважай мастер Олеша, давай работать? — тяжело вздохнул Селим-ака.
Олеша горько улыбнулся в ответ на шутку. Да, у себя в Ярославле он был уважаемый человек, знатный кузнец. А здесь вот раб, «сын свиньи и верблюда»… Да и сам Селим, как уже понял Олеша, был на родине мастер славный.
Все трое рабов были куплены хозяином на рынке. Когда-то хозяин сам работал подмастерьем у местного кузнеца, однако кузнечное дело не любил. И как только разбогател малость, так прикупил себе на рынке рабов, которые, по его разумению, только и должны работать. Сам же монгол работать не должен, его дело — воевать и захватывать добычу. И заставлять плетью работать таких вот ленивых олухов, как «ыслам» и «урус»…
Олеша в сердцах сплюнул в огонь, и старый Селим-ака осуждающе покачал головой. Да, Олеша хорошо понимал его — огонь в кузнице священен, нельзя его оскорблять… Ну так это в СВОЕЙ кузнице. Здесь, в этом проклятом городе ничего святого нет и быть не может, и огонь в горне не исключение. Тысячу раз проклял уже кузнец свою тогдашнюю минутную слабость, когда бросил он свой боевой топор… Жить захотелось… На кой ляд она сдалась, такая вот жизнь?
Ещё раз с наслаждением сплюнув в злобно зашипевний огонь, Олеша сунул в раскалённые угли заготовку — длинный и толстый прут железа. Кивнул мальчику, и тот начал усиленно качать мехи, раздувая огонь в горне.
Жили кузнецы-рабы тут же, в кузнице — хозяин не пожелал ставить для рабов отдельную юрту. Правда, надо отдать ему должное — он не заковывал пленников в кандалы. Хозяин был прав — куда бежать?
Первое время, когда Селим-ака и Олеша не знали языков друг друга, работать и жить тут было особенно тяжко. Потом понемногу притёрлись, начали мало-помалу разговаривать, мешая русские слова с персидскими и монгольскими. В ту пору хозяин заставлял их ковать подковы. Много, много подков.
Перелом наступил нынешним летом, когда из разговора хозяин случайно узнал, что Олеша не просто кузнец, а бронник, Селим же чеканщик и гравёр. Поганый страшно обрадовался и тут же сменил своим рабам задачу. Теперь они должны были изготовлять пластинчатые брони — кованые нагрудники, чешуйчатые доспехи, наклёпанные на кожаную основу, и круглые монгольские шлемы.
