На шёлковых подушках, наваленных поверх семи шемаханских ковров, сидел сам джихангир, великий Бату-хан. Справа от него неторопливо прихлёбывал из тонкой фарфоровой пиалы чай старик, одетый в стёганый шёлковый халат, подбитый ватой и меховом малахае. Полы халата были сильно засалены, из прорехи торчала вата, но старика это не смущало. На тёмном, словно прокопчённом лице, немытом, должно быть, от рождения, поблёскивали узкие внимательные глаза.
— …Значит, ты полагаешь, мне не следует принимать их предложения?
Старик отхлебнул чай, прижмурился.
— Какой смысл брать часть, если можно взять всё? Да, сейчас урусы напуганы и будут обещать тебе великую дань. Но никакая дань не сравнима с той добычей, что ты возьмёшь в их деревянных городах.
— Добычу можно взять лишь однажды, мой верный Сыбудай. Дань же можно получать каждый год.
Сыбудай отставил опустевшую пиалу, и тотчас откуда-то выскочил маленький слуга-китаец, вновь наполнил пиалу свежим чаем.
— Ты неверно мыслишь, Бату. Во-первых, добыча, которую ты возьмёшь сейчас, раз в двадцать превысит размер дани, что могут дать тебе урусы. Подумай — дань сразу за двадцать лет! Во-вторых, за двадцать лет урусы вновь отстроят свои деревянные города и накопят новые богатства. И тогда ты снова сможешь взять их.
Бату-хан задумчиво поворошил угли длинным изящным золотым совочком, с рукоятью в виде головы дракона. Если бы кто-то другой вот так, запросто назвал джихангира «Бату», его жизнь была бы очень короткой, а смерть длинной. Но старый Сыбудай был советником и правой рукой ещё самого Чингис-хана, и Бату-хан прощал ему всё. Сыбудай один стоил всех остальных его военачальников, включая даже славного и непобедимого Джебе, к тому же не искал власти, и потому Бату-хан доверял ему безгранично.
— Эти города ещё надо взять, мой верный Сыбудай.
Старик снова отхлебнул чай из пиалы, прижмурился — горячо…
— И это третья причина, почему тебе не следует принимать урусские предложения, мой Бату. Покорённый народ и народ откупившийся — две большие разницы. Да, пока ты силён и непобедим, они будут платить тебе дань. Но путь к Последнему морю тяжек и долог, и только боги знают, что мы встретим на этом пути. При малейшей твоей неудаче урусы первые ударят тебе в спину.
Молодой монгол снова поворошил угли, закапывая в них непрогоревший чурбачок. Огонь было погас, но спустя секунду язычки пламени пробились сквозь угли, вновь заплясали весело и игриво.
— В этой ничтожной крепости было меньше ста воинов, мой Сыбудай. Бурундай же положил больше трёх сотен. Если мне придётся платить такую цену за каждый ничтожный городишко…
— И это четвёртая причина, почему тебе не следует принимать предложение урусов. У тебя в войске триста с лишним тысяч голов…
— У меня сто сорок тысяч настоящих воинов, Сыбудай. Остальные — сброд, дерьмо собачье, и ты это знаешь.
— Неважно. Так вот, мой Бату. Никакой урусской дани не хватит, чтобы оправдать чаяния трёхсот тысяч человек. Это может сделать только огромная военная добыча. И очень хорошо, что многие из них полягут под стенами урусских городов. Тем больше будет доля оставшихся.
Старик снова отхлебнул из пиалы, поморщился — чай остыл… Выплеснул содержимое в сторону, поставил пиалу наземь, и тотчас маленький слуга-китаец вновь выскочил из тени, наполнил пиалу чаем и юркнул обратно.
— У тебя нет другого выхода, мой Бату. Твои воины хотят войны. Все хотят, от нашего могучего Джебе-нойона до последнего оборванца в обозе, мечтающего спать с урусскими девками, потому что дома ему не заплатить калыма даже за старую козу.
Бату-хан неожиданно засмеялся, тоненько и визгливо, и Сыбудай заперхал старческим смехом в ответ.
— Тебе тоже хочется молоденьких урусских девок, мой славный Сыбудай?
— Девки меня уже не интересуют, мой Бату. Я жду от этого похода другого.
Молодой монгол поворошил угли, вновь засыпая уже сильно обуглившийся чурбачок, но тот не сдавался, и спустя пару секунд пламя выпыхнуло из-под углей снова.
— Чего же ты ждёшь от него, мой верный Сыбудай?
Старик засопел.
— Я хочу, чтобы ты осуществил наконец то, что задумал твой великий дед Чингис-хан — омыл копыта своего скакуна в водах Последнего моря. А потом вернулся с этой победой в Каракорум и стал наконец истинным Повелителем Вселенной. Не по названию, а по сути, мой Бату. А больше мне ничего не надо.
— Я знаю, мой верный Сыбудай, что ты всегда желал мне только добра, и ни разу ещё не дал плохого совета, — ласково заговорил Бату-хан.
— И не дам никогда, — Сыбудай вновь глотнул из пиалы. — Я уже стар, мой Бату, и скоро, должно быть, встречусь с твоим дедом… Ты моя последняя надежда. Я не хочу, чтобы тебя затёрли твои многочисленные братья и прочие родственнички, давно забывшие про завет Чингис-хана и пекущиеся не о величии монголов, а только о себе и своём брюхе.
Старик отёр лицо полой халата и туда же шумно высморкался.
— И не бойся потерь, мой Бату. Жёны и наложницы твоих славных нукеров нарожают тебе столько воинов, сколько нужно, и даже гораздо больше.
Кони всхрапывали в темноте, переминались, косясь на костры, откуда раздавались гортанные крики, смех и конское ржание. Костров было много, очень много, и даже на открытом воздухе дым щекотал ноздри.
Путята сидел в темноте, силясь унять дрожь, сотрясавшую его тело, несмотря на тёплую волчью доху. Надо решаться, вот что… Это его шанс, и другого, вероятно, не будет.
Путята Сухинич был крепко обижен на судьбу. Сын незнатного боярина, он всю жизнь подвизался на самых малозаметных местах, не приносивших ни почёта, ни богатства. Ей-богу, ключники, так те хоть украсть могут… Им же помыкали все, кому не лень, как будто он не сын боярский, а холоп у князя Юрия. И в посольство рязанское он попал случайно — взяли, дабы не брать холопа-конюха для пригляда за лошадьми. Ладно…
Путята полагал, что судьба всегда даёт человеку шанс, и важно не упустить его. Слуга князев… Хватит. Вот он идёт, великий и страшный воитель, которого сами поганые… нет, нет, славные воины-монголы называют Повелитель Вселенной. А что, вполне даже возможно. С такой-то силищей несметной почему бы не дойти до Последнего моря? И уж всяко не соперник этому Батыге… нет, нет, величайшему из величайших Бату-хану князь Юрий Ингваревич Рязанский. Раздавит походя…
Вот он, его шанс. Надо предложить свои услуги хану Батыю, покуда это не сделал кто-то другой. Не может быть, чтобы хан не нуждался в своих людях в чужой стране, тем более во вражьем стане. И сделать это надо сегодня же. Сейчас же.
Путята встал, плотнее запахнув шубу, сжав зубы, чтобы не стучали. Чего это так холодно-то?
Костры вокруг шатра Бату-хана располагались правильным кругом, и издали казалось, что шатёр стоит в огненном кольце.
Рослые, закованные в сталь воины разом возникли перед Путятой, в грудь ему упёрлась острая сталь.
