Елю Цай соскочил с коня, не глядя бросив поводья подручному. За последнее время он здорово научился скакать верхом, наверное, не хуже настоящего монгольского воина. Или всё же хуже? Елю Цай усмехнулся, вспомнив, как в начале своей службы он мучился, трясясь в седле, и как грязные монгольские дикари тыкали в него пальцами и смеялись, наблюдая, как он неуклюже сползает с коня в конце дневного перехода, как идёт нараскоряку, тщательно оберегая стёртые в кровь бёдра и ягодицы… Во всяком случае, сейчас над ним уже никто не смеет смеяться — золотая пайцза, выданная Елю Цаю лично джихангиром, позволяет ему самому распоряжаться жизнями других. Рядовой монгольский воин, посмевший оскорбить носителя такой пайцзы, будет удавлен тетивой от лука без лишних объяснений.
Широкая река, покрытая льдом и засыпанная снегом, уходила вдаль бело-молочной лентой меж двух тёмных стен векового леса. Возле самого города лес был вырублен под огороды и поля, заодно не позволяя врагам скрытно подобраться к городу на расстояние внезапного конного броска. Очень разумно, если имеешь дело с небольшой конной бандой какого-нибудь местного кочевого хана. Но сейчас Бату-хану это на руку. Огромное войско монголов неторопливо и деловито размещалось лагерем вокруг города, обживая окрестные поля. Елю Цай снова усмехнулся. Если бы вокруг Рязани стеной стоял такой лес, как тот, через который шли сегодня утром, это создало бы Повелителю массу трудноразрешимых проблем.
— Ю Гунь!
— Я тут, мой господин!
— Доставай мерную верёвку и вехи. Будем делать обмер.
Мимо уха Елю Цая с лёгким шелестом пролетела стрела. Другая, на излёте, вонзилась в шею коня, на котором прибыл сюда Елю Цай. Конь дико заржал, взвиваясь на дыбы, стряхивая державшего повод коновода. Третья стрела ударила точно в середину груди Ю Гуня, тот вскрикнул, схватился за грудь руками. Надо же, какие могучие луки имеются у этих урусов… Никогда бы Елю Цай не поверил, что стрелой можно достать с пятисот шагов.
— Азарга! — окликнул он начальника конной полусотни, прикомандированной к Елю Цаю для охраны со строгим предупреждением: без возражений выполнять все распоряжения китайца, как если бы они шли от самого Джебе.
— Я тут, господин!
Елю Цай испытал внезапно острое чувство наслаждения. Вот. Вот оно. Вот то, зачем он пошёл служить в войско Бату-хана. Надо отдать этому молодому степняку должное — он умеет ценить нужных ему людей. На родине, в Нанкине, любой грязный монгол, мочащийся, не сходя с коня, мог сделать с ним, Елю Цаем, всё что угодно. Скажем, убить ради забавы кистенём, железной гирькой на ремешке, примотанном к короткой деревянной палке. Здесь же всё наоборот — он может приказывать вот этим грязным животным.
— Прикроешь нас своими людьми, покуда мы будем делать промеры! — распорядился Елю Цай. — И окажите помощь Ю Гуню, немедленно!
— Да, мой господин!
Монгольские воины спешились, растянулись в длинную цепочку, закрывшись круглыми щитами, обтянутыми бычьей кожей, продублённой до каменной твёрдости. За этой живой стеной стрелы не достанут.
— Ю Гунь!
— Я здесь, мой господин. — Ю Гунь, уже перевязанный, стоял перед Елю Цаем. Стрела с узким трёхгранным наконечником, неглубоко вонзившаяся в грудинную кость, уже была вынута, и повязка, на которой проступило тёмно-алое пятно, охватывала всю грудную клетку. На плечи маленькому китайцу набросили трофейный урусский полушубок.
— Можешь работать?
— Да, мой господин, — Ю Гунь был бледен, но на ногах стоял ничего.
— Ну так бери мерную верёвку!
— Эх, едрить твою в дышло! Промазал…
Пожилой ратник с окладистой русой бородой потянул из колчана новую стрелу, и в этот момент в бойницу влетела монгольская стрела, с тупым звуком ударила в лицо. Голова ратника мотнулась назад, он неуклюже завалился и повис на верёвке ограждения.
— Олексу убили!
Воевода Клыч не дрогнул, плавно ведя цель. Спустил тетиву и только тут выругался, одновременно наблюдая, как скачущий монгол вылетает из седла, выбитый стрелой могучего русского лука. Да, конечно, пехотный лук в рост человека много мощнее и дальнобойнее короткого лука пришельцев. Но надолго ли хватит стрел?
— Развлекаешься, воевода? — раздался сзади голос князя Юрия.
Воевода и тут не дрогнул. Многолетняя привычка брала своё, и тело опытного воина само знало, что делать — плавно ведя «на острие» стрелы врага, задержать на миг дыхание… Стрела со свистом ушла к цели, и ещё один степняк покатился в снег.
— Стрелков добрых наперечёт, княже, — воевода отстранился от бойницы, и в неё тут же с жужжанием влетела монгольская стрела. — Вот я и думаю: дай-ка десяток-другой поганых спешу…Эй, ребята! Стрелы, которые тупленые, на заточку несите! — проорал он вниз.
— Уже унесли! — донёсся молодой, ломкий голос.
— Ну добро! А остальные сюда, на стену давай!
Князь Юрий был ещё бледнее вчерашнего.
— Хорошо придумал, Клыч. А то уже сегодня свои-то стрелы кончатся, похоже.
— Ты чего меня искал-то, княже?
— Пойдём, воевода.
— У меня и здесь…
— Пойдём, говорю. Сам увидеть должен.
Князь повернулся и пошёл, ровным широким шагом. Воевода шёл за ним и думал — и не скажешь, что третьи сутки без сна. Что в сече кровавой был, что с остатками дружины сквозь лес продирался… Что брата и родичей своих потерял на поле бранном, а перед тем сына. Да, князь Юрий таков — не гнётся… покуда не сломится.
— Смотри, — князь показал в бойницу рукой.
Воевода выглянул осторожно. За Окой, напротив города, почти у самого берега кипела работа. Человечки, отсюда похожие на муравьёв, тащили брёвна, брусья, ещё что-то…
— Что скажешь? — обратился с вопросом к воеводе князь.
— Значит, и отсюда тоже… — воевода отстранился от бойницы. Глаза его встретили взгляд князя. Опытные воины понимали друг друга без слов.
— Думал я разбить воев наших надвое, дабы одни отдыхали, покуда другие на стенах стоят. Теперь, похоже, всех до единого придётся на стены ставить.
Князь Юрий двигал желваками на скулах.
— На сколько хватит их?
— Чего ты от меня-то хочешь, Юрий Ингваревич? — нервно промолвил воевода.
Они помолчали.
— Знаю, чего ты в стрелки записался, воевода, — произнёс князь. — Лёгкой смерти ищешь?
Воевода помедлил с ответом. Тяжко вздохнул.
— Ты прав, княже. Малодушен я. Не хочу увидать, как в город наш славный поганые ввалятся.
Снова помолчали. Два опытных воина не нуждались в многословной беседе. Зачем теперь уже слова? Всё ясно.
— Пойду я… Юра — произнёс Клыч тихо. — Работы много.
— Иди, Клычик, — так же непривычно-мягко ответил князь.
