— Ага, а Глебке так нарядные выступки!..
— Он маленький ещё, в меховой полости поедет. Ты тоже хочешь в мешке сидеть?
Борис отчаянно затряс головой.
— Ну тогда одевай валенцы и не спорь!
Распахнулась настежь дверь, и вошёл князь Василько.
— Ну, готовы, чада и домочадцы мои?
Голос весёлый, бодрый. Чересчур весёлый и бодрый, чтобы Мария могла обмануться. Она закусила губу — так вдруг стало страшно.
— Тато, а мама мне велит валенцы надевать, а Глебке…
— А ты, никак, обжаловать решил? — вскинул сына на руки Василько. — Нехорошо, Бориска. Мать слушай давай, никогда не перечь.
— А ты скоро за нами приедешь?
— Скоро. Вот побьём ворогов, и сразу приеду.
Мария смотрела на мужа во все глаза, не отрываясь. Будто больше не увидит она мужа… Запомнить каждую чёрточку… Ой, дура, да разве можно так думать?! Грех, грех!
— Ну, ты чего, Маришка? — Василько Константинович взял её за щёки ладонями.
— Пойдём! — Мария сдёрнула с головы уже одетый платок, схватила мужа за руку, повлекла за собой. — Пойдём, ну!
В княжьей опочивальне было прохладно, со вчерашнего дня не топили. Задвинув засов, Мария торопливо срывала с себя одежды, одну за другой.
— Любый мой! Желанный!
И кто осудит женщину, возможно, последний раз в жизни имеющую возможность получить ласку своего мужа?
Путята глотал варево, обжигаясь и морщась. Похлёбка была дрянная, из старой конины и небольшого количества крупы — не то пшено, не то отруби… И даже хлеба нет.
В низенькой избе было холодно — хотя огонь в печи горел, дверь, разбитая в щепу, не держала тепла совершенно. Так, болтался кусок доски. Несколько человек сидели за столом. Справа чавкал и хлюпал заросший волосом зверообразный мужик, слева лениво жевал длинноносый человек неопределённого возраста с костлявым испитым лицом и глазами непроспавшегося убийцы. Были ещё несколько подобных, но Путята на них даже не смотрел. Всё это сброд, отребье, бывшие лесные тати-душегубы и прочие, приставшие к войску монгольскому ублюдки… Русские всё люди, однако.
Путята думал. Да, не того он ожидал от службы Бату-хану. Какой там почёт или богатство — собаке больше почёта у доброго хозяина… Путята покосился на деревянную бирку-пайцзу, висевшую на кожаном шнурке навыпуск. Да, если бы не эта деревяшка, его, рязанского боярина, запросто мог бы хлестать нагайкой любой монгол. Как уже понял Путята, монголы всех иноплеменников за людей не считали. Монгольский всадник мог избить, ограбить или убить любого немонгола, если тот не состоял на службе у Повелителя. А цену тому инородцу определяла пайцза, личный знак Бату-хана. Деревянная, медная, серебряная и золотая. Да, золотая… Владелец последней мог сам казнить рядового монгола, своей властью.
Путята вздохнул. До золотой пайцзы ему как до луны. Но вот сменить деревянную на медную надо изловчиться. Иначе всё имущество так и придётся носить в заплечном мешке. И всю жизнь есть вот эту вонючую похлёбку рядом с вот этим вонючим сбродом.
— Здравы будьте, господа! — раздался зычный голос. В низенькую дверь, отстранив висевшую на одной петле доску, вошёл богато одетый русич, в котором Путята не сразу признал князя Глеба.
— Здрав и ты будь, пресветлый князь, — не очень охотно ответил он. Волосатый бугай промычал что-то нечленораздельное, длинноносый непроспавшийся убийца искривил лицо в усмешке, остальные же сочли приветственные речи излишеством.
— Как служба идёт, Путята Сухинич?
— Идёт помалу, — неохотно ответил рязанец. — Служить величайшему Бату-хану есмь священный долг для всех…
— Ну само собой долг, — усмехнулся Глеб. — Как же иначе? Дело у меня к тебе, Путята Сухинич. Давай-ко выйдем…
— … Как найдёшь войско князя Георгия, сейчас назад. Золотую пайцзу это вряд ли, но на серебряную, так мыслю, можешь рассчитывать за такую услугу.
Путята задумался. План, конечно, в основе неплох. Найти, где схоронился князь Георгий Владимирский и сподвижники его, со всем войском — за такое и впрямь можно рассчитывать на весомую награду от Бату-хана.
— А на разъезд напорюсь?
Глеб усмехнулся.
— Так ратник ты, русич, жаждущий постоять за родную землю. Думаешь, мало к нему сейчас подобного люда стекается?
— Узнают…
— Кто?
Князь Глеб с затаённой усмешкой наблюдал за терзаниями Путяты. И хочется, и колется, понятно… Если выгорит дело, князь Глеб получит золотую пайцзу вместо серебряной. А то и князем рязанским поставит его Батыга. Конечно, Рязань нынче того, ну да покуда мужички на рязанщине имеются, ему, князю Глебу, хватит.
Ну а не выгорит, одним придурком меньше станет. Этому Путяте так и так подыхать, так отчего не на пользу князю Глебу?
— Согласен я, княже, — решился бывший боярин.
— Ну вот и ладно, — усмехнулся Глеб. — Держи вот пока вместо своей деревяшки. — он вытащил из-за пазухи небольшую медную пайцзу на медной же цепочке. — Это можешь считать задатком.
— Токмо денег потребуется…
— Сколь потребуется, столько и бери в своём кошеле, — отрезал бывший князь. — Или ты полагаешь, что я за твою серебряную пайцзу тебе же ещё и доплачу?
Гора товаров росла и росла. Золото, меха, византийская парча и арабский шёлк, венецианское стекло и снова золото, золото, золото…
Бату-хан смотрел на растущую гору награбленного с плохо скрываемым удовольствием. Да, перебежчики не солгали — Москва действительно богатый город. Был, потому что сейчас на улицах Москвы гуляет пламя, пожирая то, что осталось.
Сыбудай смотрел на это богатство равнодушно, даже скорее неприязненно. Теперь придётся дать воинам ещё два дня отдыха, не меньше. Пока разделят добычу, пока продадут купцам живой товар… Три дня, пожалуй. А время идёт, и неизвестно, где собирает свою рать коназ Горги.
— О чём задумался, мой Сыбудай? — весело окликнул старого монгола Бату. — Тебя не радует блеск золота, тебе по сердцу только блеск стали?
— Зима перевалила за середину, мой Бату, — отозвался старик. — И радоваться нам рано. Не следует охотнику хвастаться, что он пырнул вепря в бок, покуда вепрь на ногах и силён. Земля урусов велика.
Бату-хан перестал улыбаться.
— У нас совсем мало времени, мой Бату. Надо взять Суздаль и Владимир до того, как коназ Горги соберёт свои рати.
— Пропустите! Дорогу мне!
Охрана расступилась, и четверо дюжих нукеров подтащили пред очи Бату-хана избитого в кровь молодого уруса, без шлема, но в богатой броне.
— Повелитель, вот коназ Владимир, сын коназа Горги. Это он держал против тебя город, — Бурундай гарцевал на коне.
— О! — Бату-хан удивлённо поднял брови. — А где старый урусский тёмник?
