— Убит, джихангир. Сейчас принесут его голову.
— Не надо. Зачем мне его голова? У меня нет времени рассматривать все отрубленные урусские головы. Труп вещь совершенно бесполезная, а вот живого можно использовать. Благодарю тебя, Бурундай-багатур. Это не коназ Владимир, это ключ от ворот Владимира. Так, мой Сыбудай?
Старый монгол удовлетворённо хрюкнул. Определённо, молодой Бату делал немалые успехи.
— Ровней, ровней клади! А, язви тя!
Стучали топоры, ширкали пилы. Поплотнее запахнув полушубок, князь Георгий Всеволодович наблюдал, как растёт сруб крестовой избы на сотню ратников. Да, собрать в дремучем лесу большую рать — не на зайца силки расставить. Войска прибывают и прибывают, всех поселить надо, накормить, бани нужны, кухни, кузницы… Всё нужно.
— Надел бы корзно, княже, — подал голос боярин, стоявший слева.
— Некогда, Олексич, некогда! Да и не время чиниться, нарядами чваниться. Мельница готова, говоришь?
— Должно, сейчас уж запустили.
— Айда поглядим.
Князь широко шагал, переступая через лежащие брёвна, за ним следовало с полдюжины вятших витязей личной охраны. Все остальные были заняты делом, да и понимал князь Георгий — ничто так не раздражает людей, с утра до ночи работающих, как большая толпа праздношатающихся бездельников при господине. Кто-то здоровался, кто-то кланялся малым поклоном — Георгий отвечал кивками головы. В другое время не стерпел бы великий князь малых поклонов, но сейчас это неважно. Люди устали, люди делом заняты. Главное сейчас, чтобы готовы были биться вот эти люди, а что до поклонов — после откланяются, как покончено будет с погаными…
Здание мельницы сияло свежеошкуренной древесиной, в распахнутые настежь двустворчатые двери уже затаскивали мешки с зерном.
— Здрав буди, великий князь!
— И тебе привет, Варга, — отозвался Георгий. — Запустили?
— А то! — мельничный мастер сиял. — Работает, милая!
Внутри уже витала в воздухе тонкая мучная пыль. Жёрнов, насаженный на вал, мерно вращался, скрежетали железные шпеньки-зубья шестерён, передавая усилие от горизонтального вала, уходящего сквозь стену наружу.
— А говорил, плотину надо ставить. Обошёлся, значит?
— Ха! Голь на выдумки хитра! Ты глянь, княже, чего мы соорудили-то.
— Айда посмотрим.
Выйдя наружу, князь со свитой обошёл мельницу, установленную на берегу речки. Необычно широкие лопасти, глубоко погружаясь в воду, лениво вращали нижнебойное колесо.
— Я что подумал, княже: сейчас плотину ставить — только народ покалечишь, в ледяной воде-то, да и земля промёрзла глубоко… Вот и порешили сделать мельницу на нижнем бое.
— Оттого и лопасти такие громадные?
— Верно. Иначе не потянуло бы колесо, силы не хватило.
— Ну что же, Варга. Спасибо тебе. Стало быть, с хлебом будем…
— А то! Ежели честно, уже надоела каша-разварня на золе-то. [Во времена Древней Руси, если не было возможности изготовить крупу, варили кашу из цельной ржи и ячменя, добавив немного золы для лучшего разваривания зёрен. Прим. авт.]
Покинув мельницу, князь направился дальше, к тому месту, где на берегу ручья стояли кузницы.
В первой кузне стоял звон, отсветы кузнечного горна плясали по уже закопчённым стенам. Молодой парень качал меха, возле наковальни трудился молодой кузнец, голый по пояс, в кожаном фартуке. Старый кузнец ворочал в горне раскалённые заготовки.
— Здрав будь, дядя.
— Василько, ты? — узнал в молодом кузнеце племянника князь Георгий. — Чего делаешь-то?
— Да вот, наконечники для стрел излаживаю, — Василько нашарил в кадке ковш с водой, отпил. — А то тяжело дядьке Евтею одному-то.
— Другой работы нет?
— А чем эта плоха?
Георгий Всеволодович не нашёлся, чем возразить.
— Что вести глаголят, дядя?
Георгий враз помрачнел.
— Вести, говоришь… Коломну взяли.
— Когда?
— Да уж три дня как. Гонец вот токмо прибыл.
Помолчали.
— Еремей Глебович убит.
— А Всеволод?
— Ушёл, слава Богу. Даже не ранен, добрый доспех выручил.
Снова помолчали.
— Что из Галича Мерьского?
— Прибудет войско. Да только сколько войска того… Я уже и в Нижний Новгород заслал приказ, все силы сюда чтобы…
— Не послушал ты тогда тестя моего, Михаила Всеволодовича…
— Так и что теперь, повеситься нам всем али как? — повысил голос Георгий. — Справимся. Время есть. Владимир не Рязань, тут поганые протопчутся ой-ой…
— Прости старика, княже, — неожиданно подал голос старый кузнец. — Василько Константинович, ты или работай, или мне балду-то отдай! Железо пережжём…
Кони мягко топотали по свежевыпавшему снегу, тихонько поскрипывали сани, ровно двигаясь по заснеженной глади реки. Мерное движение убаюкивало, меховая полость грела не хуже печки, отчего слипались глаза…
— Мама, а медведи тут есть?
Мария вскинулась, помотала головой.
— Должно, есть. Как не быть в таком дремучем месте медведям?
— А много? — продолжал выспрашивать Борис Василькович, вытягивая шею и с любопытством вглядываясь в заваленный снегом ельник, вплотную подступивший к берегу реки.
— Ой, Бориска, да отстал бы ты, право слово! Вон к владыке Кириллу подсядь, да его и спрашивай!
Борис заинтересованно засопел — идея была отличной. Митрополит Кирилл, ехавший позади, был собеседником хоть куда — одна борода чего стоит!
Справа и слева ехали конные витязи, охрана княжья. Всадников, впрочем, было немного — две дюжины да боярин Воислав Добрынич, коему князь Василько доверил вести обоз до самого Белоозера. Возчики, ведущие сани, то и дело поглядывали в сумрак лесной чащи. В здешних местах на татей-душегубцев напороться плёвое дело…
— Мама, так я пойду? — Борис уже откинул меховую полость, намереваясь спрыгнуть на ходу, но Мария вдруг по какому-то наитию придержала его в санях. И в тот же миг в край возка с тупым звуком впилась стрела. Вторая со свистом пролетела мимо. Сзади дико заржала лошадь, кто-то вскрикнул болезненно.
— А-а-ы-ы! — с рёвом, как медведи из берлоги, из ельника повалили разномастно одетые люди, с рогатинами, дубьём, топорами…
— Разбойники!
— А ну! — боярин Воислав выдернул из ножен меч, и вся невеликая дружина с ходу врезалась в беспорядочно набегающую толпу.
Бежавший впереди лохматый детина изготовился пырнуть воеводу рогатиной — неловко, по-деревенски, будто медведя или кабана. Воислав отбил удар мечом и тут же без замаха ткнул концом клинка между глаз разбойнику. Хрустнула кость, и малый с утробным всхлипом повалился навзничь.