— Говори, Фёдор, — зажевав кусочком хлеба, проговорил Михаил.
Боярин извлёк откуда-то клочок тонкой бумаги, протянул князю Даниилу.
— Ты прочти сперва сам, Данило Романович.
Князь Даниил, пристально вглядываясь в мелкие, плотно уложенные буквы голубиной почты, зашевелил губами.
— Погоди… Это что же? Это Торжок в осаде?
Он обвёл глазами собеседников.
— Такие вот дела, Данило Романыч, — князь Михаил смотрел прямо. — Теперь уж не мы к господам новогородцам письма шлём — они нас о подмоге просят. Сколько людей с собой привёл?
— Восемнадцать тысяч. Тут и галичане, и волыняне, и перемышльский полк, — медленно проговорил князь Даниил.
— Стало быть, с нашими полста с лишним тысяч будет, — боярин Федор водил пальцем по краю стеклянного кубка, отчего тот издавал тонкий мелодичный звук, не то звон, не то свист. — Да у князя Георгия Владимирского тысяч поболе сорока. Да псковичи с новогородцами…
— Под Торжком сейчас токмо полста тысяч стоит их, — вновь заговорил князь Михаил. — Остальные на восток ушли. Ежели ударить разом, мы да господа новгородцы… Прижать к стенам Торжка и порубить в капусту. А потом на встречу с Георгием. Побить Батыгу по частям. Другой такой возможности у нас не будет.
— По частям, говоришь… — Даниил кусал губы. — Батыевы рати скоро ходят. Покуда идём, соберёт в кулак и… Тогда не мы его, а он нас по частям разобьёт. На подходе к Торжку и положит всех по очереди…
— Ежели соберёт, да планы наши знать будет, так непременно положит, — кивнул Михаил. — Токмо как он узнает? Нас трое тут. Видишь, даже слуг нету.
— А для всех скажем, будто идём на Туров, — подал голос боярин.
— Ну… — поморщился Даниил. — Не поверят поганые, ежели уши в Чернигове есьм у них.
— А вот на тот случай, ежели уши есьм, другая сказка приготовлена, — улыбнулся Фёдор. — Будто идём мы ко Владимиру южным путём, южнее Козельска. Такому точно поверят.
— Мудрёно больно. — хмыкнул Даниил. — Ну а дальше?
— Дальше? — боярин вновь завозил пальцем по краю кубка, извлекая тихий стеклянный стон. — Дальше проще. Голубей посыльных у поганых нет, потому голубь птица оседлая. Стало быть, с гонцом весть уйдёт. Конные в степи да с пересменкой за двое суток до Батыги ту весть донесут, а без пересменки так все четверо суток выйдет. Но пусть даже двое суток. Оттуда ещё приказ до Торжка два дня пойдёт, лесами-то. Если заранее сговориться с новгородцами да плесковичами, так успеем дойти до Торжка. И всё, и конец поганым…
Даниил Романович молчал так долго, что у князя Михаила помимо воли мелькнула мысль, что больше ни слова они от гостя не услышат.
— План хорош, Фёдор Олексич, — тряхнул головой Даниил. — Ой, хорош! Значит, мы биться будем, а князь Георгий в лесу сидеть?
— Твои предложения? — ровным голосом спросил Михаил.
— Моё предложение простое. Дать знать Георгию, условиться о встрече, собрать все силы в кулак и тогда уж…
— Время, княже, время! — напомнил Фёдор. — Упустим время, упустим всё.
— А поспешим, поодинке выступив, ещё хуже будет! — отрезал Даниил. — Рязанцы вон поспешили, и где они теперь? Нет, Михаил, Всеволодович. Ты как хочешь, а на верную смерть своих людей я не поведу. Токмо вместе с князем Георгием выступать, не иначе.
Воцарилось молчание.
— Ладно, — вздохнул Михаил. — Давай-ка в баньку, устал с дороги, небось. Да и я схожу, пожалуй. И боярин Фёдор немыт давно. После обговорим.
— Погоди… — мотнул головой Даниил. — А что сам-то князь Георгий? Есьм связь с ним или нету?
Боярин Федор и Михаил Всеволодович переглянулись.
— Лгать не станем. Нет вестей от него никаких. Мы письма шлём, да без ответа.
— Аыыы!!!
Савватий мотал головой, заходясь истошным визгом. Вонь пожарища перебивал тошнотворный запах палёного мяса.
— Говори, шелудивая урусская свинья! Где коназ Горги, ну?!
— Оиииии!!!
Монгол, прижигавший пленника калёным железом, критически осмотрел железный прут, уже потерявший свечение, и сунул его в костёр, в самые угли. Вынул взамен свежий, рдевший на конце малиновым светом.
— Говори, собака! Где коназ Горги?!
— Уииииии!!!
Савватий уже утратил свойство членораздельной речи. Разумеется, палачи скоро выяснили, что он говорит по-монгольски, что только укрепило их подозрения — разумеется, непростой человек попал к ним в руки, ох и непростой! Выяснили они и то, что Савватий служил у князя Василько, и даже то, что сбежал он от Бурундая. Само по себе уклонение от службы такому человеку служило основанием для смертной казни, но сейчас важно было одно — как можно скорее найти спрятавшееся в лесах русское войско. Вот тут палачи упёрлись в стену. Нет, отче Савватий охотно указал им не менее полусотни мест, где располагались рати Георгия, от Дона и Волги до новгородских лесов. Но какое из них истинное?
— Говори, падаль палёная!!
— Ааааааааа!!!
Книжник, последний раз дёрнувшись на верёвках, которыми был примотан к бревну коновязи, уцелевшему при пожаре, затих, голова свесилась набок, глаза закатились под лоб и остановились, стекленея.
— Ангараг, он подох! — палач коснулся бедра Савватия калёным железом, раздалось шипение, но тело даже не дёрнулось. — Точно подох, собака!
Ангараг, ведший допрос, завернул веко пленника, отпустил. Сплюнул ожесточённо.
— Эх, не везёт… Это ты виноват, не умеешь!
— Я воин, а не записной палач! — в свою очередь озлился монгол, бросая железный прут. — Что ты велел, то я и делал!
За шумом перебранки двое не заметили, как подошёл сзади темник.
— Ну, узнали дорогу в логово?
— Дэлгэр… он… Он подох, собака! — обернулся Ангараг.
— Я не спрашиваю тебя о здоровье этого уруса. Я спрашиваю — где коназ Горги? Отвечай!
— Я не знаю, багатур! Он подох слишком рано!
— Так, — лицо Дэлгэра исказилось от сдерживаемого гнева. — Одни бараны не смогли взять хотя бы одного из шестерых урусских послов. Другие, которым судьба послала подарок в виде живого «языка», уморили его, так ничего и не узнав…
— Да не знал он, хан! — взвился Ангараг. — Всё рассказал, а этого просто не знал!
— Боюсь, Бурундая не удовлетворят такие объяснения. Ему нужна дорога в логово коназа Горги, а не объяснения, что она неизвестна. Ладно, толку с вас в этом деле… По дюжине палок оба получите, как вернёмся. Оттащите эту падаль подальше, чтобы не мешала ужинать. Палёным воняет…
— Сегодня уже восьмой день осады, а в стенах нет ни одного пролома!
Джебе смотрел на Лю Чэна с холодным бешенством. Он только что получил от Бату-хана послание, в котором тот участливо осведомлялся, не залёг ли прославленный и непобедимый Джебе в берлогу, подобно медведям в урусских лесах. Оправдаться было нечем. И всё из-за этого неумехи!
