Гордон так и не смирился с тем, что Тони обскакал его. В сентябре 1998 года я присутствовал на сессии Кабинета, посвященной политическим вопросам, — и был немало удивлен, услышав от двух членов Кабинета, что Гордон, по их мнению, притерпелся к своему «второму номеру». Я никогда не считал Гордона способным простить статус босса младшему товарищу по партии. В «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» Макиавелли прямо предупреждает о последствиях, могущих проистечь из подобной ситуации: с лицами, не приемлющими нового статуса кво, следует разобраться — немедленно и без сантиментов. «Всякий, кто установит тиранию, но не уничтожит «Брута» и всякий, вето создаст свободное государство, но не уничтожит «сыновей Брута», долго у власти не продержится» (под «Брутом» имеется в виду не тот человек, к которому обращены слова Юлия Цезаря «И ты, Брут?», а Луций Юний Брут, который способствовал избавлению Рима от монархической власти, основал республику и руководил казнью собственных сыновей, осужденных за попытку уничтожить в Риме республику и вернуть монархический строй). Макиавелли опирается на собственный опыт:
«Пьетро Содерини полагал, что терпением и милосердием успокоит в «сыновьях Брута» желание вернуть прежнюю форму правления. Увы, Содерини ошибся. Умный человек, он понимал необходимость немедленных действий, да и амбициозные его противники давали серьезный повод применить к ним крутые меры — однако Содерини так на это и не решился. Ибо не только уповал на терпение и милосердие, якобы способные побороть враждебность, не только надеялся дарами и чинами положить конец неприязни, но и придерживался следующего мнения (которое по секрету высказывал друзьям): всякие энергичные действия против недоброжелателей, любое подавление врагов обяжет его, Содерини, издать законы, противные принципам гражданского равноправия, и облечет его неправедной властью».
Ошибка Содерини, по мнению Макиавелли, заключалась в «непонимании, что злоба и вражда со временем не утихнут и от даров не смягчатся. В результате, через неспособность подражать Бруту, он [Содерини] потерял как положение, так и репутацию, а вместе с ним те же потери несла страна его»
[89]
. Макиавелли подчеркивает важность опыта Древнего Рима; обращается ко всем государям: «не сможете быть защищены на троне, покуда живы те, кто потерпел от вашей власти... и да послужат мои слова предупреждением всем владыкам: старая обида не лечится новыми дарами, менее же всего — когда эти дары не уравновешивают силу обиды»
[90]
.
Так, в общих чертах, выглядела проблема Тони. Он применял к Гордону стратегию увиливания; он никогда прямо не обсуждал непростой вопрос ответственности. Поскольку Тони близко знал Гордона, я не торопился с выводами о правильности его тактики обращения с проблемным «вторым номером». В сентябре 1997 года я услышал от Тони обвинение в том, что якобы настраиваю его против Гордона, чему немало удивился. Пришлось объяснять, что я лишь не одобряю методы, ибо с балованным ребенком, равно как и со смутьяном, нужно с самого начала держаться твердо — иначе толку не будет. Макиавелли, например, уверен: «во многих случаях скромность не только не поможет, но и станет помехою, особенно если проявляется по отношению к человеку надменному, который, из зависти или по другой причине, питает ненависть к государю»
[91]
.
Макиавелли также предлагает стратегию, которая пригодилась бы Гордону. Те, пишет он, кто недоволен государем, должны прежде соизмерить свои силы. «Если положение их таково, что сил для открытой войны недостаточно, мудрее всячески стараться завоевать дружбу государя; с этой целью использовать любую возможность, следовать его воле и находить удовольствие в том, в чем находит удовольствие государь. Сии близкие отношения с государем прежде всего гарантируют безопасность, затем позволяют без помех извлекать выгоды из счастливой судьбы государя с ним наравне. Но также дружба с государем дает немало возможностей для осуществления собственных планов»
[92]
. Если бы Гордон Браун догадался поддерживать Тони в его реформах и терпеливо ждать своей очереди, он бы в свое время, без шума и пыли, стал премьером, а новое лейбористское правительство было бы куда успешнее. Нельзя сказать, что Гордон пустил под нож всю деятельность Тони — нет, он просто затормозил его карьеру. И дело было не в слабости Тони, а лишь в его нежелании применить крутые меры к старому другу.
Когда я только начал работать с Тони, Гордон предпринимал попытки добиться моего расположения — например, водил меня в клуб «Сохо»; мои первые впечатления о его modus operandi
[93]
относятся к 1995 году. Именно в этом году Пол Хэмлин, издатель и филантроп, сделал щедрое пожертвование, в результате которого кабинет Тони получил статус лидера оппозиции. Гордон об этом узнал, вызвал меня к себе в башню Миллбанк, усадил к письменному столу, сам расположился напротив. И в резких выражениях сообщил, что у него с Тони уговор — все доходы делить поровну между двумя кабинетами. Мне было известно, что Тони ничего подобного не обещал; я не сдержался — хихикнул. Выглядело это, наверно, не слишком красиво — Гордон, во всяком случае, затаил обиду.
Обычно его тактика запугивания слабых срабатывала; обычно, но не всегда. В 2005 году он попытался принудить Адаира Тернера внести поправки в предложенную им пенсионную реформу. Адаир стоял на своем, несмотря на крики и угрозы Гордона. В ноябре Гордон просил Тони заставить Джона Хаттона, госсекретаря по делам социального обеспечения, несколько «разбавить» обещания Адаира. Я передал это пожелание Джону Хаттону. Хаттон очень удивился, почему Гордон не пошел прямо к нему, а решил действовать через Тони. Вопрос, отвечал я Джону, не по адресу — со мной Гордон уже почти одиннадцать лет не разговаривает. Причем не только лицом к лицу, но и по телефону. За каждой мелочью приходится звонить Эду Воллсу; самое смешное, что в телефонную трубку слышно — Воллсу на ухо суфлирует Гордон. С 1999 года эту свою обязанность — совещаться с Воллсом — я передал Джереми Хейвуду, который, как бывший служащий Казначейства, почти шесть лет с блеском вел сложнейшие переговоры, умудряясь не портить отношения ни с Брауном, ни с Воллсом.
Когда добиться своего угрозами не получилось, Гордон пригласил Адаира в Казначейство и пустил в ход личное обаяние. Этот номер также не прошел, и Гордон стал давить на Джона Хаттона, чтобы тот объявил: предложения означают четыре дополнительных пенса с каждого фунта налогов. Джон объявлять такое отказался, и Казначейство нашло выход — поделилось историей с журналистами. Адаир, однако, самообладания не потерял.
Позднее, уже в 2007 году, Гордон хотел применить ту же тактику к Дэвиду Фрейду
[94]
в плане подготовленных им реформ системы гособеспечения. Фрейд был также приглашен в Казначейство. Битых сорок пять минут Гордон его обрабатывал, после чего отвел к госчиновникам, в числе которых была великая и ужасная Шрити Вадера, Гордонова советница по банковским делам; Дэвиду Фрейду прямо велели внести изменения в отчет. Дэвид выстоял и в тот же день в письменном виде сообщил Гордону, что одну его поправку — но лишь одну — принимает, а отчет уже в типографии.
