Мудрый премьер будет до последнего биться за двустороннее соглашение касательно реформы партийного финансирования. Проблему, конечно, в полной мере не решить, однако реформа способна в будущем уменьшить вероятность «спонсорских» скандалов в правительстве — да и в политической среде вообще.
Британская политика мало коррумпирована, по крайней мере на национальном уровне, особенно в сравнении с другими странами Запада. Политиками у нас становятся не из корыстных соображений, а из желания служить народу, ну или в крайнем случае — из желания прославиться. Впрочем, из репортажей СМИ подобный вывод не сделаешь. Опасность в следующем: если пресса будет без конца повторять, что многие или почти все политики коррумпированы, она, пресса, рано или поздно обнаружит, что создала новую реальность. Ни один честный человек не захочет заниматься политикой; люди бесчестные, наоборот, в политику валом повалят.
По опыту знаю: редкий политический скандал в Штатах и Соединенном Королевстве имеет в основе настоящее преступление. Особенно это относится к Британии: наши скандалы — почти всегда результат ошибок, а никаких не заговоров. На самом деле правительство — механизм слишком сложный и неповоротливый для какого бы то ни было злодейства. Все поползновения на таковое заканчиваются плохо для самого правительства. Макиавелли справедливо отмечает: «...трудностям, с которыми сопряжен всякий заговор, нет числа. Как показывает опыт, заговоры возникали часто, но удавались редко»
[196]
. Однако необходим аппарат для расследования обвинений; аппарат, удовлетворяющий как обвинителя, так и обвиняемого и расставляющий все точки над «і», чтобы народ видел, где имел место злой умысел, а где — досадный промах.
Глава десятая. «О том, как восстановить единство разобщенного города»
Европа
В последней главе «Государя» Макиавелли с нехарактерной для себя горячностью говорит об объединении Италии. Призывает Лоренцо Медичи исполнить свое предназначение — заняться этим самым объединением.
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего избавителя. Не могу выразить словами, с какой любовью приняли бы его жители, пострадавшие от иноземных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в повиновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Какой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть же ваш славный дом примет на себя этот долг с тем мужеством и той надеждой, с какой вершатся правые дела»
[197]
.
Призыв с тем же успехом можно было бы адресовать премьер-министру Великобритании, при условии, что под «долгом» понимается объединение Европы, а не Италии. Будучи у власти, Тони Блэр свершил «правое дело» наполовину — вернул Британии ведущую роль в Европе; однако не преуспел в попытках научить британцев любить Европу.
В 1997 году, когда Тони пришел к власти, Британия находилась в изоляции: вроде географически — европейская страна; по сути — нет. Мы погрязли в «говяжьей войне»; правительство выглядело нелепо, ни одной из своих целей не достигло. Иными словами, Британия фактически не имела ни силы, ни влияния. Другим европейским лидерам приход лейбористов к власти казался шансом вновь начать интеграцию Британии в Европу. Маргарет Тэтчер пользовалась уважением — но не симпатией. Джон Мэйджор — наоборот. А тут появился лидер, внушающий одновременно и симпатию, и уважение.
Тэтчер в начале политической карьеры выражала проевропейские взгляды, а заканчивала как убежденный евроскептик; в ее евроскептицизме не осталось сомнений после знаменитой речи в бельгийском городе Брюгге в 1988 году (к слову, среди авторов речи значился мой брат). С Гельмутом Колем Тэтчер не находила общего языка, а ведь Коль в то время был в Европе ключевой фигурой. Они встречались в Зальцбурге, где госпожа Тэтчер любила проводить свой короткий летний отпуск. Гельмут Коль быстро устал от ее общества и прервал встречу досрочно — сослался на необходимость присутствия на другой важной встрече. Таким образом, у Тэтчер получилось «окно» в графике, и она пошла прогуляться по улицам. Вообразите, какой шок она испытала, свернув за очередной угол и обнаружив Коля на террасе кафе. Канцлер Германии был поглощен уничтожением торта с кремом. Так у двух лидеров отношения и не восстановились. Поскольку Тони позиционировал себя проевропейцем, начало его отношений с Гельмутом Колем было более обнадеживающим; мы ездили к Колю в Бонн, еще будучи в оппозиции. Помню, мы выстроились, чтобы поздороваться с Колем; когда до меня дошла очередь, канцлер тепло пожал мне руку и сказал, что рад «вместо плохого Пауэлла видеть Пауэлла хорошего». Во время встречи с Тони Коль говорил сорок пять минут, не меняя интонации и даже не теряя дыхания и уж подавно не давая Тони рта раскрыть — что у Коля служит признаком искренней симпатии.
Итак, Британия вновь заняла лидирующую позицию. В мае 1997 года Тони был приглашен на первый свой саммит в Нордвик; у нас появилась возможность отнестись к Амстердамскому договору (его обсуждение как раз проходило финальные стадии) более конструктивно, чем правительство Мэйджора, скованное протестами евроскептиков. На Амстердамском саммите, который не заставил себя долго ждать, нам с Алистером внезапно выпал случай наглядно продемонстрировать, как Британия возвращает себе лидирующую роль в Европе. Дело в том, что голландцы предоставили всем лидерам — участникам саммита — велосипеды, чтобы съездить перекусить во время перерыва. Мы ухватили один из лучших велосипедов и подсунули его Тони, едва он вышел из конференц-центра. Благодаря нашей расторопности Тони оказался во главе процессии лидеров европейских государств, катящих через канал обедать, а пресса получила отличный кадр. Гельмут Коль на велосипед не сел — пошел пешком; Мартти Ахтисаари, президент Финляндии, мужчина крупный, взгромоздился на велосипед при помощи двух помощников. Конечно, у нас не все сразу получалось. На одном из первых саммитов европейские журналисты задали Тони два каверзных вопроса. Румынский журналист спросил, известно ли Тони имя румынского премьера; Тони ответил «Разумеется», но имя назвать не сумел. Мальтийский журналист поинтересовался нашей позицией относительно Мальты и Европы; Тони выдал «Наша позиция остается прежней». Этой фразой принято прикрывать незнание правильного ответа. Тони понятия не имел, какова наша позиция и есть ли она вообще.
Наша ключевая цель была — вернуть Британии лидирующую роль в Европе, чтобы влиять на направление, которое изберет Евросоюз. В 1997 году, когда Борис Ельцин предложил Шираку и Колю объединиться, Тони напрягся, даром что такое объединение ни к чему не вело; ничуть не меньше нас напрягло восстановление российско-французско-немецкого альянса в период войны в Ираке, только уже с Путиным вместо Ельцина и Шрёдером вместо Коля. В обоих случаях цель России — отколоть Европу от Соединенных Штатов — не вызывала сомнений. Мы же хотели сохранить отношения с США и вдобавок избегнуть «двухскоростной Европы», из которой Соединенное Королевство исключено. Лучшим способом застраховаться нам казалось собственное внедрение во франко-германское партнерство без разрушения оного. Мы не замахивались на копирование бюрократической структуры Елисейского договора, со встречами французского и немецкого кабинета; мы лишь хотели участвовать в принятии ключевых решений.
