Позже я сообразил, что это был нервный шок. Веэн пытался подавить меня своей волей — моя воля сопротивлялась; от такого напряжения и получился нервный шок. Стыдно! В любой ситуации надо сохранять спокойствие, невозмутимость, бесстрастие. Где-то я читал, что англичане носят с этой целью монокль в глазу, — мол, что ни случись, я и бровью не поведу. Англичане это здорово придумали, хорошая тренировочка. Но в наше время с моноклем в глазу будешь выглядеть полным шизиком. Надо придумать другую тренировку — выработать спокойствие, хладнокровие, невозмутимость, иначе выдашь себя в любую минуту, как выдал себя Веэн, когда я спросил у него про Мавродаки: ему изменили нервы, выдержки не хватило, вот что. Хвати у него выдержки, возможно, он убедил бы меня.
Веэн не удивился моему смеху, смотрел на меня и дожидался, когда я кончу смеяться. Я кончил смеяться так же внезапно, как начал. Вытер глаза и перестал смеяться.
— Что же будет дальше? — спросил Веэн. — Намерен ты дружить с Костей?
— С Костей дружить буду, а заниматься нэцкэ — нет, не буду.
По-видимому, я сказал это очень твердо. Веэн пристально посмотрел на меня:
— Это твое окончательное решение?
— Окончательное.
— Дело твое. Где нэцкэ бамбук?
Я опустил руку в карман и вынул обе нэцкэ — бамбук и стрекозу. Краснухин так торопился меня выпроводить, что я забыл вернуть ему стрекозу.
— А ну покажи, что это у тебя?!
Веэн внимательно рассмотрел стрекозу.
— Краснухин дал?
— Краснухин.
— Зачем?
— Дал.
— Забавная нэцкэ.
— Забавная.
— Надеюсь, ты мне ее оставишь?
— Как же я могу вам ее оставить?
Веэн вынул из шкафа фигурку, изображавшую крестьянина верхом на буйволе. Вечер, кончилась работа в поле, крестьянин возвращается домой, отдыхает, сидя верхом на буйволе, поет свою песню. Это была хорошая нэцкэ. От нее веяло тишиной, спокойствием, умиротворенностью свершенного трудового дня.
— Отдашь ему буйвола.
— А если он не захочет меняться?
— Поставишь его перед совершившимся фактом.
Я положил стрекозу в карман.
— Этого я не сделаю.
Некоторое время Веэн пристально смотрел на меня. Честное слово, мне казалось, что он сейчас бросится отнимать у меня нэцкэ. От этих собирателей всего можно ожидать. Когда дело касается их коллекции, они становятся форменными психами.
Веэн не бросился отнимать у меня фигурку. Некоторое время он молчал, потом сказал:
— На твой паспорт сдана нэцкэ в антикварный, кажется музыканты… Если она продана, надо получить деньги.
— Дайте квитанцию, я пойду получу.
— Я удивился тому, что от тебя приняли ее на комиссию. При получении денег они обязательно потребуют, чтобы пришли твои родители.
— Мои родители в отъезде.
— Приедут.
Мне не слишком хотелось, чтобы об этом узнали мои родители, — зачем им знать какой-то случайный эпизод моей жизни? Тем более, что я последний раз встречаюсь с Веэном. Но Веэн меня шантажирует, хочет воспользоваться этой злополучной квитанцией. Ну и черт с ним! Я сам все расскажу своим старикам. Конечно, мне не хочется их огорчать. Я всегда предпочитаю, чтобы со мной случилось что-либо плохое, а не с ними. Если у человека и бывает тревога, то именно за близких ему людей. Когда я представляю себе какие-нибудь опасные ситуации: нападение бандитов, например, или стихийное бедствие — землетрясение, наводнение, мне становится беспокойно прежде всего за моих стариков. И хоть мой папа гораздо сильнее меня, я беспокоюсь за него больше, чем за себя. И все же лучше неприятное объяснение с отцом и матерью, чем вязнуть дальше в этой истории. Лучше признаться в плохом, чем продолжать его.
— Хорошо, — сказал я, — когда вам понадобится получить деньги за музыкантов, я это сделаю.
22
Утром ко мне явился Игорь.
— Дрыхнешь, старик?
— Лежал, читал.
— Бальзак… — Игорь повертел в руках книгу, потом положил. — Архаика, каменный век… Как ты сквозь это продираешься?
— Продираюсь.
— Бесконечные описания, никому не нужные детали, занудство, недержание мысли.
— Зато какие мысли!
— Писатель не должен высказывать своих мыслей: рассуждения автора мешают читателю думать самому.
— Все зависит от количества серого вещества в мозгу, — возразил я. — Меня лично мысли Бальзака поражают своей глубиной. И какие страсти, какие образы! Растиньяк! Или Вотрен — могучая фигура!
Игорь снисходительно улыбнулся:
— Мелодрама, провинциальный театр, буффонада, страсти-мордасти… В сущности, единственная тема Бальзака — деньги, как делать деньги.
— Не просто деньги, а разрушительная сила денег в обществе, которое…
— Общество здесь ни при чем, — поморщился Игорь так, будто мои рассуждения доставляют ему физическую боль. — В любом обществе деньги — главная сила, и не будем закрывать на это глаза… Кстати, о деньгах. Веэн велел получить с тебя должок.
— Какой должок?
— Пятнадцать талеров.
— Какие пятнадцать талеров?
— Два с полтиной — шашлычная, помнишь? Еще два с полтиной — транспортные расходы. Костя за тебя платил десять — пикник. Итого пятнадцать.
— Но ведь ты сказал — на пикник по пятерке, — только сумел пролепетать я.
— Да, с носа. А кто должен платить за твою даму?
— Но почему именно сейчас?
— Старик, никто не наступает тебе на горло, ни тебе, ни твоей песне. Зайди к Веэну и договорись, он пойдет тебе навстречу.
Я вынул деньги и молча отсчитал пятнадцать рублей. Все ясно! Они хотят, чтобы я пришел с повинной, но я не приду с повинной.
— Сразу видно делового человека, — проговорил Игорь с кислой миной. Не ожидал, что я отдам деньги.
— Сразу видно мелкую душонку, — ответил я.
— Ты о ком?!
— О Веэне.
— Зачем так грубо…
— И за тебя я рад. Наконец ты нашел свое истинное призвание. Из тебя получится отличный сборщик налогов.
— Старик, есть вещи, за которые бьют по морде!
— Ах так! — воскликнул я. — Ты хочешь получить и этот долг?
Здесь я должен рассказать про эпизод, с которого начал записки, — за что Шмаков стукнул Игоря в подбородок. Я должен был стукнуть, но Шмаков стоял ближе и опередил меня. Схлопотал же Игорь за то, что не закрыл дверь лифта. Стоял на площадке восьмого этажа, трепался с Норой, а лифт его дожидался. Жильцы выходили из себя: лифт месяц не работал, теперь работает, а ехать нельзя, изволь дожидаться, когда Игорь перестанет трепаться с Норой. Мы со Шмаковым Петром стояли внизу и дожидались, чем кончится эта заваруха, было ясно, что ничем хорошим она не кончится. И когда Игорь наконец спустился и вышел во двор, мы ему заметили, что не следует быть эгоистом. Он ответил чересчур пренебрежительно и схлопотал в подбородок. От Шмакова Петра. И если бы не вмешался Веэн, то и от меня схлопотал бы. Об этом я сейчас ему и напомнил.
