«Подгоняет», – подумал Максимов и не стал спешить: на машине он хозяин.
Он вдруг начал осмотр машины. Нюра шла за ним и, оправдываясь, говорила:
– Драндулет ничего. Тормоза подходящие. Ножной, правда, слабоват, зато ручной «мертвый». Аккумулятор новый, я уж его берегу, стартер не гоняю, да и заводится с пол-оборота.
Максимов влез в кабину, не спеша огляделся, поставил рычаг коробки скоростей в нейтральное положение, чуть вытянул подсос, подкачал ногой бензин и, включив зажигание, кивнул через стекло Королеву: «Давай!»
Королев нагнулся, сильным рывком дернул ручку кверху. Мотор зарычал. В ту же минуту Королев очутился в кабине.
Максимов нажал сигнал, издавший хриплый, двойной, нечеткий звук.
– Подрегулировать надо, – сказала Нюра. – Никак электрика не допросишься.
Отрегулируем, – сказал Максимов. – Ну бывай!
Нюра вытянула руки жестом, обозначающим: «Путь свободен». «Колдун» медленно выехал за ворота.
Глава седьмая
Тимошин задумчивым взглядом проводил машину, на которой выехал Максимов, и отошел от окна.
Директор поступил правильно. Такая небрежность не прощается даже стажеру, тем более ее нельзя простить опытному водителю. Но Тимошин сознавал, что проступки Максимова не случайны.
Оба они, мечтая стать шоферами, поступили на базу после семилетки. Но шофером стал только Максимов. Тимошина перевели в ученики к токарю. Поляков, тогда еще механик, отказал ему в посылке на курсы шоферов.
– У тебя руки не для баранки, – сказал Поляков. – Шофером любой может стать, а токарь – это инженерная специальность. Работай, потом спасибо скажешь.
Для Тимошина потянулись годы обучения мастерству, а Максимов сразу стал заправским шофером.
Добродушный, общительный, беспечный, Максимов со всеми жил в ладу, ко всему отно-сился легко, все ему сходило с рук. За его балагурством не трудно было обнаружить природный ум и смекалку. Он был весел, добр, щедр, но все это шло не от избытка душевных сил, а от бессознательного ощущения, что с этими качествами легче жить. Он хорошо зарабатывал, любил посидеть в компании, заглянуть в ресторан, нравился девушкам. Считал, что большего ему не надо. Окончил вечернюю школу механиков, но продолжал работать шофером. Не хотел отвечать за других – достаточно, что он отвечает за самого себя.
«А, Петька Максимов, да он всегда такой!», «Ну и Петька, черт!», «Да ведь это Максимов, с него взятки гладки!» – так обычно говорили все. И Тимошин тоже считал, что Максимов именно и есть «такой», что с него взятки гладки, его не переделаешь, с него много не спросишь, работает неплохо – и ладно!
Этой снисходительности Тимошин теперь не мог простить себе.
Поляков в свое время правильно угадал в Тимошине прирожденного мастера – мастера «золотые руки».
У него был острый взгляд часовщика, аккуратность ювелира, пальцы музыканта, тонкие, цепкие, проворные. Он обладал способностью видеть в вещах то, чего не замечали другие. Беря в руки болванку, он мысленно разрезал этот кусок металла, проводил невидимые пунктирные линии, строил десятки комбинаций. Этот человек ощущал сотые доли миллиметра. Вещи любили его и раскрывали ему качества, скрытые от других, он давал им жизнь.
По тому, как человек держит молоток, ключ, напильник, паяльник или фуганок, по тому, как он обращается с деталью, по его движениям, рассчитанным или, наоборот, нерасчетливым, по отделке деталей, по рабочему месту, костюму, сноровке Тимошин определял не только квалификацию человека, но и его характер. Он понимал любого мастера, будь это токарь, как он сам, или слесарь, медник, сварщик, кузнец, шофер, резинщик или маляр. При виде аккумуляторных банок и свинцовых пластин, аккуратными рядами стоявших на полках электроцеха, ему хотелось самому собрать такой же блестящий ящичек, хранящий в себе запасы чудодейственной энергии. Хорошо, со вкусом выкрашенный автобус, отражающий нa своих блестящих крутых боках яркое солнце, радовал его глаз, как радует глаз художника талантливо написанная картина.
Он всегда учился. Группу техминимума сменила школа мастеров, затем – курсы по подготовке в вуз и, наконец, заочный факультет автомеханического института. Окончить институт помешала война. Тимошин ушел на фронт, служил в пехоте, дослужился до старшины, был дважды ранен и переведен в дивизионную автороту. Здесь он восстанавливал изношенные детали, наращивая на них слой металла. Этот способ был известен и раньше, но только во время войны его начали применять широко: на фронте это часто оказывалось единственной возможностью ремонтировать машины.
Интуицией подлинного техника Тимошин понял его значение. Вернувшись на автобазу, он продолжал заниматься им, и теперь его методы восстановления некоторых деталей применялись на многих автомобильных предприятиях страны.
Тимошин снова учился на заочном факультете автомеханического института. К тому же был секретарем партбюро базы. «Как у тебя на все хватает времени?» – удивлялся Максимов. Тимошин отшучивался: «У человека, который считает время минутами, его в шестьдесят раз больше, чем у того, кто измеряет время часами».
Бригада кончала работу.
Токари протирали станки, беззлобно подтрунивали над учеником Венькой Гордеевым. Венька подметал стружку, сердито сопел и, улучив минуту, когда Тимошин его не видел, бил насмешников по ногам щеткой.
Когда кто-нибудь прощался с Тимошиным, тот бросал внимательный взгляд на его рабочее место и кивком головы разрешал уходить.
Потом он сам вышел из цеха и направился в кузницу – низкое, прокопченное здание, расположенное в глубине заднего двора. Оттуда доносились шипение паяльных ламп, стрекотание сварочного аппарата и металлические, чередующиеся между собой удары: звонкие – ручника и глухие – молота, пахло горячим металлом, горящим ацетиленом; здесь же были сварочная и медницкая.
Окруженный брызгами синего пламени, Смирнов, склонившись над низким столом, сваривал деталь. Кончив варить и погасив горелку, он поднялся и снял синие очки.
Это был человек огромного роста и угрюмого вида. Он коротко спросил:
– Так сходим?
– Сходим, – ответил Тимошин. – К семи управимся?
– Управимся.
Смирнов снял фартук, предупредил второго сварщика, что еще зайдет, и вместе с Тимошиным вышел из кузницы.
Зачем Смирнов тащит его на пристань, Тимошин не знал. Смирнов никогда не объяснял своих намерений. Утром он зашел к Тимошину и сказал:
– Сходим на пристань?
– Сходим, – ответил Тимошин, не спрашивая, зачем – знал обычный ответ Смирнова: «Там увидишь».
К пристани вело шоссе, выбитое, с голыми обочинами и заросшими кюветами. Кругом простирались огороды. Свежевскопанная земля лежала посеревшими комками, кое-где на непропаханных участках пробивалась травка. Поднимая клубочки пыли, по шоссе двигались грузовые машины. Промелькнула старая зеленая «эмка» с привязанными к заднему буферу двумя бачками бензина: видно, издалека ехал какой-то районный работник.
