— Война не кончилась, и такое не забывается, а значит — и не прощается.
— Я говорил о тебе с Дзержинским. Я тебе гарантирую, ты можешь мне не верить. Но тебе гарантирует прощение Дзержинский.
— Это — слова. Не всем словам можно верить.
— Что тебе нужно? Письмо Дзержинского?
— Над ним есть Троцкий.
— Я полагаю, на эту тему Дзержинский говорил с Троцким.
— Троцкому я много перца за штаны насыпал. Не простит.
— Я не рискнул бы отправиться к тебе, если бы не был уверен, что тебе нечего бояться.
— Я знаю, что ты веришь им, иначе не отправился бы ко мне. Но, по-моему, это мышеловка. Троцкий — человек мстительный. Он не забывает обиду, — и после долгого молчания Слащёв спросил: — Ну, скажи, зачем я им? Им Врангель нужен. Почему они не послали тебя к нему?
— Потому что он мне не поверит, и потому, что у него есть какой-то уголок, кроме России.
— Думаешь, у меня нет?
— Нисколько не сомневаюсь, что нет. Иначе ты не сидел бы здесь.
— Логично, — согласился Слащёв. — Давай начистоту! У меня семья: жена, дочь. Ну, вернусь я в Россию. И что? Я всю жизнь воевал. Но в вашу рабоче-крестьянскую меня не возьмут. Ничего другого я не умею. Скажи, каким способом я смогу заработать у вас там семье на кусок хлеба?
— Не пропадешь ни ты, ни твоя семья.
— Это, опять же, слова. А я гордый. Я далеко не на каждую работу пойду. У меня неуживчивый характер. Меня нельзя унижать. Униженный, я делаю много глупостей. Порой непростительных.
— Не исповедуйся! Я не священник, — улыбнулся Кольцов. — Я сказал то, во что верю. А тебе решать.
Вроде бы исчерпан разговор. Но уходить не хотелось, и он понял, почему: к ним ни разу не вышла жена. А ведь он спас тогда и ее. Почему она не вышла? Почему Слащёв ее ни разу не окликнул, не позвал?
— Нескромный вопрос, — сказал он Слащёву: — Я ухожу, но так и не поздоровался с твоей женой.
— А мы поменялись с нею ролями. Я ухаживаю за Маруськой, а она работает гувернанткой у одного богатенького жулика. Пока я воевал, он наживал на нашей крови капиталы. Такая вот метаморфоза! — и после длинной паузы он куражливо добавил: — А что! Вполне могу ухаживать за детьми. Мне это даже нравится. Буду работать у вас там нянькой в каком-нибудь детском инкубаторе. У вас, говорят, будет теперь все общее: жены, дети.
— Ты начитался много глупостей. Выбрось их из головы.
— Подумаю.
Кольцов решительно встал. Продолжать разговор дальше не имело смысла. Зерно вброшено. Предложение вернуться в Россию Слащёв никогда и ни от кого не получал и, соответственно, не рассматривал. Ждать сейчас от него большего, чем он уже сказал, не имело смысла. Через несколько дней он наведается к нему еще раз, чтобы узнать, какие новые мысли родились в его голове. И тогда примет какое-то решение.
— Уходишь? — спросил Слащёв.
— Если пригласишь, еще зайду.
Он проводил Кольцова к калитке. Шли медленно.
— Да, бывает ведь такое, — с некоторым удивлением задумчиво сказал Слащёв.
— Ты о чем?
— О тебе, о себе. Скажи мне кто, что мы с тобой еще встретимся… Такое и во сне не приснится. А может, это, и правда, сон?
— Один человек мне как-то сказал: в жизни такое бывает, чего не может быть, — вспомнил Кольцов слова Деремешко. — Ну, будь здоров!
И, уже на улице, когда Кольцов отошел от калитки, Слащёв окликнул его:
— Слушай, комполка!
— У меня есть имя — Павел Андреевич. Фамилия не обязательна. И комполка я тогда был случайно: друга убило.
— Догадываюсь, ты по другому ведомству. Хоть скажи мне, где тебя искать, если в моей дурной голове возникнет мысль еще раз повидать тебя?
— Не нужно искать. Если ничего не случится, я еще зайду к тебе, — пообещал Кольцов.
— А если случится?
— Тоже узнаешь.
— Ничего не случится. Зайди обязательно.
Кольцов еще издали увидел сидящего в конце улицы под чьим-то забором Красильникова. Тот встал, давая знать, что увидел и неторопливо пошел обратно. Теперь, по их уговору, Кольцову надо было обогнать Красильникова и уйти вперед.
Он оглянулся. Кольцов все еще стоял у калитки.
Уже перевалило за полдень. Стало оживленнее. Даже по этой тихой улице шли одинокие прохожие.
Кольцов неторопливо анализировал встречу со Слащёвым. Что это? Неудача? Провал? Но тогда что бы могли означать эти его последние слова «Зайди обязательно»? Видимо, эта встреча как-то его «зацепила», что-то всколыхнула в его душе
Идя по улице де-Руни, Кольцов снова и снова перебирал в памяти этот только что состоявшийся разговор, реакцию на те или иные слова Слащёва. Он был настолько углублен в этот анализ, что совсем не заметил человека, который шел ему навстречу. Они поравнялись. Незнакомец вдруг резко отвернул голову, словно чего-то испугался, и какое-то время шел так, словно боялся, что его узнают. Но занятый своими размышлениями, Кольцов ничего этого не заметил.
И когда они поравнялись с Красильниковым, тот встревоженно спросил:
— Паша, ты ничего не заметил?
— А что?
— Мужик, шел тебе навстречу.
— Ну и что?
— Шут его знает. Или я уже сильно напуган. Мне показалось, что я его уже где-то видел. И даже недавно. И никак не могу вспомнить, — и с сомнением Красильников добавил. — Может, и правда: примерещилось?
— Бывает такое. Увидишь на кого-то из знакомых похожего…
— Нет, тут другое! Я его знаю. Точно!
Они разом повернули головы. Но улица была пустынна — нигде ни души.
— Ну, и где он? — скептически спросил Кольцов.
— Не знаю. Может, в дом зашел?
— Может, и так, — согласился Красильников.
Если бы Кольцов не был углублен в свои размышления, он наверняка бы узнал этого человека. И, возможно, все дальнейшие события развернулись бы совсем по-другому.
Но случилось то, что случилось. Эта встреча была неизбежна уже хотя бы потому, что этот человек часто посещал Слащёва. И сейчас он тоже шел к нему. Это был Жихарев.
Жихарев шел к Слащёву без определенного дела. Просто у него это вошло в привычку. Через день, когда Нина Николаевна находилась на работе, он, если выдавалось свободное время, проведывал генерала и зачастую помогал ему и его денщику Пантелею в хлопотных хозяйственных делах. Пока Пантелей занимался с дочкой, Жихарев не отказывался иногда сходить на базар, забрать из прачечной постиранное белье или вместе с генералом скоротать пару часов за беседой, доложить ему последние слухи. Их каждый день рождалось множество, и какие-то иногда сбывались. Поэтому слухи не девальвировались, не теряли свою цену, и к ним относились так же серьезно, как и к газетным новостям.
