Ни на что не рассчитывая, Слащёв пробился к консулу. Консул сказал, что он рад бы помочь прославленному генералу. Но консульства — учреждения, в которых царит рутина.
— В данном случае я говорю о рутине в положительном смысле, как о незыблемом порядке. Мы не можем сделать быстрее то, что не можем сделать быстрее, — сказал консул. — Визы для вашей семьи будут готовы через неделю. Если я очень постараюсь: через семь дней.
— Мне некогда ждать. Мне они нужны сегодня. — сказал Слащёв.
— Увы! — ответил ему консул. И они попрощались.
В коридоре Слащёва догнал переводчик:
— Господин генерал! Все не так безнадежно! Господин консул советует вам обратиться в Репатриационную комиссию Лиги Наций.
— Что это за зверь? — спросил Слащёв.
— Это Комиссия по делам военнопленных и беженцев. Называется Комиссия «Помощь Нансена», — объяснил переводчик. — Это совсем рядом. Буквально в квартале отсюда.
Минут через двадцать Слащёва уже принимал представитель Комиссии, корреспондент английской «Таймс» господин Колен. Высокий, сухощавый, с квадратной челюстью, он торопливо вошел в кабинет и затряс руку Слащёва:
— Очень, очень раз вас снова видеть!
— Я тоже. Но скажите, какими судьбами вы здесь? — удивился Слащёв. — Насколько я помню, вы — журналист. И вдруг: офис, Комиссия Нансена?
— Ничего странного. Общественная нагрузка. Можно назвать это служением или благотворительностью. Сюда попал только потому, что знаю русский язык, — и напомнил: — Мы с вами давно и хорошо знакомы. Помнится, я фотографировал вас в Харькове на банкете. Вас представлял тогда Антон Иванович Деникин.
Они, действительно, были давно знакомы. С лета девятнадцатого, и с тех пор несколько раз мельком встречались.
— А фотографий ваших у меня нет, — упрекнул Колена Слащёв.
— Нехорошо. Будем понемножку исправляться. Оставьте мне свой адрес.
— Адрес? — удивленно переспросил Слащёв. — Знаете, а у меня никогда не было адреса.
— Но вы же куда-то собираетесь ехать?
— В Италию, в Анкону, — и затем Слащёв пояснил. — Нет-нет. Я не еду. Только жена и дочь.
— А вы?
— Я не сейчас. Несколько позже. Понимаете, русские постепенно покидают Турцию.
— Правильное решение. Еще полгода — и Константинополь сильно опустеет. Европа принимает не только русских, — и затем Колен спросил: — Так вы хотели бы в Италию?
— Да. В Анкону. И как можно быстрее.
— У нас с вами разное понимание слова «быстрее». Через неделю мы отправим комфортабельный пароход. Места пока есть.
— Мне нужно сегодня. Ну, на крайность, завтра, — сказал Слащёв.
— Что так срочно?
— Я должен уехать в командировку, она может затянуться. Я не хочу оставлять жену и дочь в одиночестве.
— Понимаю. Но, к сожалению… — Колен, разговаривая, рылся в своих папках, что-то искал. — Завтра ничего нет. Послезавтра в Равенну отправляется грузо-пассажир. Он взял восемь человек. Есть одно свободное место.
— Дочь совсем маленькая. Пока еще от силы четверть человека.
— Думаю, можно договориться. Но вот вопрос: захотят ли они сделать остановку в Анконе?
— Да! И еще визы, — вспомнил Слащёв. — Они ведь нужны завтра?
— Визы? Какие визы? Мы пока еще обходимся без бюрократии.
Вернувшись домой, Слащёв первым делом зашел в Марусину комнату, где возле колыбельки подремывал Пантелей.
— Скажи, старый разбойник, ты можешь представить пред мои глаза Нину Николаевну?
— Дак она ж на работи, — удивился Пантелей. — Но ежли алюром, то можно. Она туточки, недалеко.
— Сбегай к ней. Пусть на минуту придет домой.
— Приспичило. Дождаться вечера не можете? — стал привычно ворчать Пантелей.
— Но-но! А то в рядовые разжалую.
— Дак я усю жизню рядовым справно служу. Хучь бы до ехрейтора возвысили.
— Делай, что велено! И не рассуждай!
— Слухаюсь, господин енерал, — нарочито вытянулся Пантелей и приложил руку к непокрытой голове. — А вы тем часом, пока я летаю, в хате подметить, молоко закипятить, пелюшки простирнить — и отдыхайте.
— До чего ж ты противный старик! — незлобиво огрызнулся Слащёв.
— С измальства карахтер у меня така.
Через полчаса прибежала запыхавшаяся Нина.
— Что случилось?
— Ровным счетом ничего. Побеседовать с тобою захотелось.
— Что, нельзя было вечером?
— Во! И у тебя «карахтер», как у Пантелея. Сядь! И слушай! Хочу довести до твоего сведения приказ.
Нина села, насмешливо глядела на мужа: что за шутку он на этот раз «отчебучит».
— Так вот! Пойдешь сейчас до твоего жирного кота и попросишь расчет! Сегодня же! Не то, скажешь, муж придет для беседы.
— Ты что, наследство получил? — насмешливо предположила Нина.
— Пока не получил! Не от кого.
— Ну, и как же жить будем?
— Пока чуть-чуть поживем порознь. Вы с Маруськой послезавтра уезжаете в Анкону.
— Долго думал? — все еще полагая, что это какая-то шутка мужа, с издевкой спросила она.
— Нет, не долго. Возможно, мне придется на какое-то время уехать. Оставлять вас здесь одних я не хочу. И не могу.
— По-моему, ты сходишь с ума, — начиная понимать, что это никакая не шутка, что это серьезно, испуганно сказала она. — Это ж надо придумать: послезавтра.
— Другой возможности не будет. Документы я выправил, — и он положил перед нею «нансеновский паспорт». — Там вкладыш на Маруську.
— Опомнись, Яша! Что ты придумал? Куда я поеду?
— В Анкону, до родни.
— Да кто ж нас там примет? У них у самих девять душ, да еще нас двое.
— Примут. Скажешь, скоро я приеду. Недели через две.
— Что ты творишь! Я не хочу от тебя уезжать! Не могу-у! — залилась слезами Нина. — Вместе будем! Я работаю, не пропадем!
— Не в этом дело.
— А в чем? В чем?
Слащёв пересел поближе к Нине, положил свою руку ей на плечо:
— Юнкер Нечволодов! Ты всегда была послушной. Ты всегда выполняла все мои приказы. Прошу тебя, выполни и этот, может быть, последний.
— Яша! Не говори так! Мне страшно!
— Понимаешь, я понял: так жить, как мы живем сегодня, нельзя. Это не жизнь, а существование. Хочу что-то изменить, но не могу. За тебя боюсь, за Маруську.
— Не надо, Яша! Я не хочу никаких перемен. Будем жить, как все люди.
