Поняв затруднения пассажира, Коста спустился в воду, поморщился:
— Хладна!
После этого он позвал Ивана Игнатьевича:
— Ходь до мене!
И когда дьякон приблизился к Косте, тот сгреб его в охапку, пронес по воде и поставил на берегу. Подумав немного, сказал:
— Спасибо, туоварищ!
И уже вновь забравшись на фелюгу, он оттуда снова окликнул Ивана Игнатьевича, взбирающегося по скалистой тропе наверх, туда, где он увидит дорогу на Одессу.
— Эй! Туоварищ!
Иван Игнатьевич обернулся.
Коста стоял на носу фелюги. Он поднял кулак в коммунарском приветствии и громко произнес:
— Рот Фронт!
Иван Игнатьевич нисколько не оценил это приветствие, поскольку никогда прежде не слышал этих слов и их смысл был ему непонятен.
Всю жизнь прожив на краю вулкана, он по воле судьбы ни разу не заглянул в его пышущее жаром раскаленное жерло. Он не был посвящен в те катаклизмы, которые произошли на земле его предков. Не минули они и той земли, которую его дальняя родня избрала для него. Но и здесь судьба пощадила его и не опалила своим огненным черным крылом.
Сойдя на берег, он был все еще тем чистым листом, на котором провидение только собиралось написать первые слова его жизни.
Глава вторая
Утро было морозное и солнечное.
Спотыкаясь, Иван Игнатьевич долго шел по пахоте, слегка припорошенной снежком. На бугорках снег истаял или его снесло ранними студеными весенними ветрами, и он лежал только в бороздах. Там, у себя в Новой Некрасовке, он лишь несколько раз видел снег, который опускался на землю крупными хлопьями и, едва долетев до земли, тут же таял. Подержать его на ладони Ивану Игнатьевичу ни разу не удавалось.
Иван Игнатьевич наклонился, зачерпнул горстью снег: он был холодный и рассыпчатый. Рассматривая, он подышал на него, и снежинки стали уменьшаться, теряя свою кристаллическую форму. Затем он сжал снег в ладони, и он, только что просыпавшийся меж пальцев, стал вдруг мягким и слипся в комок.
Он шел по пахоте, и время от времени, зачерпывал снег, отогревал его в ладонях, сжимал в комок и, словно камешек, бросал его перед собой.
Вскоре он вышел на наезженную дорогу. Но ни слева, ни справа, насколько хватал взгляд, не было видно ни одной живой души.
Помня совет Атанаса, он свернул вправо. Спустя какое-то время впереди замаячили люди, их было трое, они шли ему навстречу. По мере их приближения Иван Игнатьевич стал их внимательно рассматривать. Один из них был высокий и тощий седой старик с бородкой клинышком и с усами, которые незаметно переходили в бакенбарды. Надо думать, это был важный чиновник: пару раз Иван Игнатьевич видел таких господ в Константинополе. Остальные двое были, видимо, его сопровождающие, возможно даже, его сыновья. У молодых за плечами были холщевые мешки, в руках они несли чемоданы. Старик не нес ничего, он опирался на красивую трость и тяжело дышал.
Иван Игнатьевич настроился поговорить со встречными, расспросить, далеко ли до города. Но все трое торопливо прошли мимо него, не удостоив его даже коротким взглядом. Иван Игнатьевич заметил: приближаясь к нему, двое молодых подняли свои воротники, спрятали в них головы и, поравнявшись с ним, отвернулись.
Эта случайная встреча слегка развеселила его: они боялись боящегося их. Кто они? От кого прячутся? Куда торопятся? Да мало ли какие у людей дела. Вот только не понятно ему было, почему они отвернули от него свои лица? Вопросов у него было много. Но не зная чужой жизни, что мог он на них ответить? Встреться он с такими же тремя в турчанских краях, он все бы про них выяснил. Да это и не нужно было бы. Там люди тянутся друг к другу и сами про себя охотно все рассказают.
Последняя мысль, которая внезапно посетила его: а не те ли это люди, за которыми приплыли сюда болгарские контрабандисты? Может быть, они уже как-то заранее знали, когда за ними пришлют фелюгу и теперь торопились к тому берегу, который совсем недавно покинул он. Может быть, все именно так? Но какое ему теперь до всего этого дело. У каждого своя дорога.
Так, размышляя, он не услышал, как его догнали два всадника в незнакомой ему зеленоватой военной форме.
— Доброе утро, папаша! — окликнули его. — Откуда, куда?
— В Одессу.
— Понятно, что не в Жмеринку. А откуда?
«Откуда?» — этот вопрос он понял, а вот как на него ответить, не знал. Никто не подготовил его к такой встрече. Какие тут, в окрестностях Одессы, села вряд ли знали и Атанас с Костой. Они и о пограничной службе, которая только создавалась в новой России, тоже наверняка пока не слышали, иначе не пристали бы к берегу так рискованно, да еще в пору, когда уже наступило утро и даже птица, сидящая на ветке, видна за версту.
«Будь что будет! Скажу все, как есть» — подумал Иван Игнатьевич и ответил:
— С Новой Некрасовки.
— Энто ж где такая? — один из всадников вопросительно взглянул на своего товарища: — Ты, Семен, не знаешь?
— В Ново-Николаевке бывал, в Ново-Васильевке теща живет, про Ново-Воронцовку слыхав, — озадаченно ответил Семен. — Може, где под Херсоном? У их там полно этих всяких «новых»: Нова-Рубановка, Нова-Збурьевка, Нова-Маячка, Нови-Олешки. А про Нову-Некрасовку ничего не слыхав.
И, внимательно оглядев Ивана Игнатьевича, Семен вдруг обратил взгляд на его одежду:
— А ты, Артем, на его одежку погляди. Прям-таки из какого-сь цирка!
— Ага, вроде как из музею, — подозрительно оглядел Ивана Игнатьевича Артем: — Наши мужики такое не носят.
— От шо, папаша! Вид твой не внушаит нам никакого доверия, — строгим голосом обратился к Ивану Игнатьевичу Семен. — Может, какие документики предъявишь!
— Чаво? — не понял Иван Игнатьевич.
— Ну, паспорт предъяви или каку другу бумагу — для выяснения твоей подлинной личности!
— Бумагу? — озадаченно переспросил Иван Игнатьевич. — Бумага, вишь ли, она есць. Токмо она не про вас писана. «Тозкаре» брать не стал: шибко кусачая бумага. А котора есць, то атаман наш Григорий Силыч самому патриарху Тихону отписал. Челом бьеть. Поп наш Иоанн в прошлом годе престависи…
Оба всадника удивленно переглянулись:
— Погоди, дедок! Погоди! Ты камедь перед нами не строй! — остановил словоохотливого прохожего Артем: — Какой атаман? Ты че, дед, в своем уме? Всех атаманов мы давно под корень извели. Нету их! Покойники!
— Пошто глупство молвишь! — обиделся Иван Игнатьевич. — Иван Силыч живой. Энто он Патриарху отписал. Церква наша, слышь, почитай, вторый год без попа. Село в запустение приходить. Сам суди, которы венчаться вздумали, причащаться чи там исповедываться…
— Ты, папаша, тиатры тут нам не устраивай. Венчаться вздумал — пожалуй в сельсовет. В три минуты окрутять и документ выдадуть с гербовой печатью.
