— Кто там, у генерала?
— Французы.
— Как думаешь, скоро кончится?
— Думаю, вечером. Дуже сурьезне совещание. Вже до третей четверти приступылы. Видать, ще одну осылять.
— Чего так думаешь?
— А шо, сам не слышишь? Ще не спивают.
— Ну, сходи, вызови хозяина.
— Не велено.
— А ты ему на ушко. Скажешь, мол, Бойко пришел. Намекнешь: веселый.
— Смотри, земеля! Осерчае, всех собак на тебя спущу.
— Иди, иди!
Из палатки тут же вышел Витковский. Вопросительно взглянул на подхорунжего.
— Все тип-топ, Владимир Константинович! — сказал Бойко.
— Молодцы!
— Эта валюта сегодня не в цене, ваше превосходительство. Может, чего согревающего пропишете? — и чтобы окончательно уговорить Витковского, Бойко обстоятельно доложил: — Насилу до лагеря доперли. Две ходки пришлось делать. Мужики приблизительно подсчитали: тонн восемь железа. В арсенале сложили. Пущай сутки протряхнет, потом почистим, по новой смажем.
— Значит так, — размышляя, сказал Витковский. — Сбегай до хозяйственников. Скажешь: я велел бутылку налить.
— У меня шо-то со слухом, Владимир Константинович. Сколько?
— Бутылку.
— На двадцать две души?
— Души не пьют. Сколько надо?
— Для разминки чи окончательно?
— Если для разминки, то сколько?
— Давайте так: я отвернусь, а вы считайте. Если по стакану, это двадцать два стакана. Так? Калабуху за одного человека не считайте. Калабуха за раз ведро борща съедает. Считайте, ему для разминки четыре стакана надо. И Грицьку Грубе тоже не меньше четырех.
— Ну, так сколько?
— Вы ж считалы… Ну, давайте по-другому! А то шо может получиться? Вы нам для разминки, а нам, не приведи Господи, захочется окончательно. А до вас то Командующий в гости, то Кутепов. И получится недопитие. А это ж такая страшна болесть. Один раз меня прихватила. Ну, и помучился!
— Короче, что ты хочешь?
— Лично я — ничего. А хлопцы, чуете, кашляют. Три часа в холодной воде. До утра половина вымрет. Так что вы вже не скупитесь. Отлейте два ведра, и пойду спасать. Может, хто и выживет.
Витковский подумал и сказал:
— Иди до хозяйственников, скажешь от моего имени: пусть выдадут вам премию: четыре фунта сала, четыре паляницы хлеба и нальют бутылку…
— Две! — возопила душа Бойка.
— …и нальют четверть, — поправил сам себя Витковский. Он любил казаков.
Хозяйственники еще спали. Подхорунжий разбудил каптенармуса:
— Выдь для разговора!
— Поговорим днем! Дай сон доглядеть! — взмолился каптенармус.
— Выйди! Не то счас генерал придет. Я от него.
— Какой генерал? У нас много генералов.
— Витковский Владимир Константинович.
Каптенармус накинул шинель, вышел из палатки.
— Не дал, басурман, сон доглядеть. Баба снилась.
— Не намиловался, пока мирно было.
— Дак чужая!.. Говори, чего тебе.
— Велено четверть налить.
— Ну, ты даешь! Четверть! Может, четвертинку?
— Не веришь? Сходи, спытай.
— Так вы весь наш «энзэ» в три дня изничтожите! — сердито сказал каптенармус.
— Не жадься! Не для питья, а токмо для здоровья души и тела, — повеселел Бойко.
— Кони воды меньше пьют! — пробормотал себе под нос каптенармус. — Посуду прихватил?
— В ведро отольешь! Не бойсь, верну.
Каптенармус скрылся в палатке, должно быть, одевался. Потом прозвенел ключами и вышел.
— Идем со мной. До складов!
Он пошел впереди, Бойко чуть отстал, но торопливо поспевал за каптенармусом, радуясь хорошему началу дня.
Во время застолья, на которое были вынужденно приглашены французы, Томассен улыбался, шутил, но пил в меру и старался избегать раздражающих хозяев высказываний. Он был верным слугой своих господ и добросовестно выполнял все то, что ему предписали.
Пару раз Витковский осторожно, как бы невзначай, попытался выяснить, почему французское командование так изменило в худшую сторону отношение к русской армии? Какие силы влияют на это?
Но Томассен либо отшучивался, либо переводил разговор в другую, более нейтральную, плоскость: о русских женщинах, о варьете на Монмартре — обо всем, что никак не сопрягалось с нынешним пребыванием русской армии в Галлиполи.
Проводив гостей пением «Марсельезы», Кутепов из всего их «братания» сделал однозначный вывод: отношения с французами вряд ли улучшатся, скорее наоборот, поэтому следует не расхолаживаться, а продолжать готовиться к уходу из Галлиполи. Рано или поздно французы станут более энергично вмешиваться в их дела, применяя для укрощения их строптивости любые средства, и в первую очередь: уменьшение продовольственной помощи, которая и так была довольно скудной.
И все же Витковский «смотром» остался доволен: ему удалось обвести Томассена вокруг пальца и вернуть армии фактически потерянное оружие. Если случится самое худшее, что может быть и им придется внезапно покидать Галлиполи, они уйдут, как и подобает солдатам, во всеоружии, способными достойно постоять за себя, а не как изгнанники, беженцы.
— Как вы думаете, не пришло ли время обо всем доложить Петру Николаевичу? — спросил Витковский у Кутепова, обсждая проведенное совместное с французами застолье. — Вдруг Врангель не одобрит эту нашу самодеятельность?
— Уходить надо красиво, так, чтобы вся Европа поняла, что французы просто подло предали нас. Но мы пока еще не готовы. Не готовы пока даже советоваться с Врангелем.
— Почему вы так думаете?
— Французы не дураки, — продолжил Кутепов. — На протяжении всего нашего пребывания здесь они внимательно следили за всеми нашими телодвижениями и, как мы убедились, посвящены в наши планы.
— Ну, и что вас беспокоит?
— Многое. В частности, Болайирский перешеек.
Кутепов разложил перед своими генералами карту и указал на самую узкую часть Галлиполийского полуострова, соединяющую его с Фракией, иначе говоря, с Европой.
— Здесь предстоит нам пройти. Но кто мне скажет, какие опасности подстерегают нас здесь?
И все промолчали.
— Вот так! — коротко подвел итог Кутепов.
Не зря в народе говорят: не вспугни удачу, она приведет за собой еще одну.
Так и случилось.
Едва ли не через пару дней в штаб Первого корпуса, который обосновался в недавно отремонтированном особняке на одной из центральных улиц Галлиполи, пришел переводчик с письмом от Томассена.
