Разлюбезный мой родитель-батюшка!
Бью тебе челом о матушку-сыру землю:
Зачем любезного свово сына Одольфа призываешь?
Или что делать ему повелишь-прикажешь?
Максимилиан:
— Любезный Одольф, сын мой!
Не радостен мне ныне приход твой:
Ныне я известился,
Что ты от наших кумерических богов отступился
И им изменяешь,
А каких-то новых втайне почитаешь!
Страшись мово родительского гнева,
Поклонись нашим кумерическим богам!
Одольф встает с колен и с пафосом произносит:
— Я ваши, отец-царь, кумерические боги
Повергаю под свои ноги!
А верую я в Господа Иисуса Христа
И изображаю против ваших богов
Знамение креста! (крестится и крестит зал)
Содержу и содержать буду его святой закон!
Пажи от таких слов в ужасе падают на пол. Царь Максимилиан в гневе топчет ногами трон, что-то кричит. Но его слова тонут в громе аплодисментов.
Занавес закрыли.
На просцениуме вновь появился подпоручик Акатьев. Тоном судьи он коротко сообщает:
— Я ведь предупреждал вас, что царь Максимилиан не только жадный, но и очень жестокий. За то, что сын его отступил от кимерической веры и принял и полюбил новую веру, справедливую, православную, царь Максимилиан решил казнить Одольфа.
Где-то за сценой что-то грустное заиграл корпусной духовой оркестр. Солдаты вновь раздвинули тяжелый занавес.
Одольф перед смертью прощается с белым светом:
— Прощай, родимая земля,
Прощайте, родные поля,
Прощайте, солнце и луна,
Прощай весь свет и весь народ…
Одольф кланяется своему отцу:
— …и ты, прощай, отец жестокий!
И под сабельным ударом маршала-скорохода Одольф ничком падает на землю.
Но справедливое возмездие настигло Максимилиана. Он слышит высоко над собой громкий стук, затем жуткий женский вой. Максимилиан поднимает вверх лицо и кричит:
— Что там за баба?
Почему пьяна?
За кулисами что-то вспыхнуло, сцена на короткое время окуталась дымом. Он быстро расходится и перед троном возникает оборванная старуха-Смерть с косой. Она отвечает Максимилиану:
— Я вовсе не баба,
И вовсе не пьяна.
Я — смерть твоя упряма!
Зал разразился аплодисментами.
— Ну, чертяки! Ну, молодцы! — весело отозвался на аплодисменты Врангель.
А действо двигалось к своему завершению. Испуганный царь Максимилиан, все так же кряхтя, слез по лестнице со своего трона вниз, упал перед Смертью на колени, взмолился:
— Мати моя, любезная Смерть!
Дай мне сроку жить еще хоть на три года!
Смерть ему отвечает:
— Нет тебе срока и на один год!
Максимилиан:
— Мати моя, разлюбезная Смерть!
Дай мне пожить еще хоть три месяца!
Смерть покачивает косой:
— Не будет тебе и на месяц житья!
Максимилиан:
— Мати моя, преразлюбезная Смерть!
Продли мою жизнь хоть на три дня!
Смерть:
— Не будет тебе сроку и на три часа!
Вот тебе моя вострая коса!
Смерть ударяет Максимилиана косой. И под бурные аплодисменты зрителей он долго и мерзко умирает.
Потом все действующие лица, и живые и ожившие, вышли на поклоны и вывели на авансцену смущенного и упирающегося подпоручика Акатьева. Стрельцы, пажи, сенаторы, Максимилиан с Одольфом и даже вполне симпатичная, с умытым лицом, Смерть подхватили его на руки, стали раскачивать и подбрасывать в воздух.
Зал аплодировал.
— Да погодите вы! Постойте! Дайте сказать! — просился Акатьев.
Когда его наконец поставили на ноги, он, тяжело дыша, объявил:
— Это не все! У нас еще концерт!
И потом, после небольшого перерыва, начался концерт. Танцевали и пели русские и украинские танцы и песни.
— Сколько талантов! — между какими-то номерами восторженно сказал Врангель Кутепову. — Как замечательно вы все это придумали!
— Вы не устали, Петр Николаевич? — заботливо спросил Кутепов.
— Пожалуй, можно и на покой, — согласился Врангель. — Я не устал. Но уж слишком много впечатлений. А молодежь пускай повеселится. Завтрашние занятия отмените.
И они стали осторожно продвигаться к выходу.
— …Сыпал снег буланому под ноги,
С моря дул холодный ветерок…
— разносился со сцены чистый красивый голос.
Врангель остановился, обернулся. На сцене пел высокий, чуть сутулый солдат. Врангель уже слышал когда-то эту песню. И, кажется, совсем недавно.
Да-да, вот же эти слова:
— …Ехал я далекою дорогой,
Заглянул погреться в хуторок…
Это была та самая, никогда прежде им не слышанная, песня. Когда же он ее впервые услышал? Ну, да! Во время перехода из Севастополя в Константинополь. И голос такой же. Нет, пожалуй, тот же голос. Врангель вспомнил: каждый раз ему что-то мешало дослушать эту песню до конца.
— …Встретила хозяйка молодая,
Как встречает ро́дного семья,
В горницу любезно приглашала
И с дороги чарку налила…
— пел солдат. Это был Андрей Лагода.
Поняв, что он мешает зрителям смотреть и слушать, Врангель неожиданно для Кутепова, пригибаясь, стал обратно пробираться к своему месту. Кутепов, не очень понимая такого маневра Командующего, двинулся следом.
— Хочу дослушать эту песню, — усаживаясь на свое прежнее место, шепотом объяснил он Кутепову.
— …А наутро встал я спозаранку,
Стал коня буланого поить.
Вижу, загрустила хуторянка
И не хочет даже говорить.
— Вы не знаете этого солдата? — спросил Врангель.
— Слишком много их у меня, — ответил Кутепов.
— Да-да, конечно, — согласился Врангель и добавил: — Голос редкий. Ему бы в консерваторию.
А Андрей продолжал:
— Руку подала и ни словечка
Мне не хочет вымолвить она.
