— Скажите Пантелею, пусть зарежет курицу! — распорядился Слащёв.
— Да чего там! — Жихарев вынул из кармана складной, слегка похожий на ятаган, нож и, прихватив одну из связанных куриц, скрылся с нею за сарайчиком. Вскоре вернулся, положил у ног Слащёва мертвую курицу и стал травой протирать нож.
— Пантелей! — окликнул Слащёв денщика. — Тебе работа!
Пантелей унес зарезанную курицу на кухню, следом за ним последовала и Зизи.
Жихарев присел на скамейку рядом со Слащёвым, задумчиво закурил. После долгого молчания сказал:
— Я, конечно, извиняюсь, а что ж большевики в газетах писали: «Слащёв — кровавый палач», «Слащёв — вешатель»? Я сам читал.
— Они дураки, — ответил Слащёв. — Генералы не расстреливают и не вешают. Они отдают приказы. Всего лишь. Расстреливают и вешают другие.
— А не жалко людей? — спросил Жихарев.
— Людей?.. Ну, вот завелись у тебя вши, блохи или клопы. Жалеть их будешь?
— Ну, вы скажете! Мы — о людях.
— А чем эти твари отличаются от тех, кто ворует, грабит, убиваеют ни в чем неповинных?
— Все равно он, хоть и такой, а человек.
— Ошибаешься. Такой — не человек. И цена ему такая же, как той же блохе. Человек — это тот, кто живет на пользу людям. Или хотя бы думает, что живет им на пользу.
— По вашему выходить, что красные, они вроде как и не люди.
— Ошибаешься. Они думают, что создают новый мир, полезный человечеству. Они — люди. Возможно, заблуждающиеся, но люди, — и, помолчав немного, Слащёв добавил: — Это, брат, сложные материи. Но думать о них надо. Разбираться.
После возвращения Врангеля в Константинополь начальник штаба Шатилов пришел к нему с докладом. Ничего заслуживающего внимания Главнокомандующего в первые пасхальные дни не произошло.
— Правда, дважды заходил в штаб и хотел с вами встретиться господин Юренев, — сказал Шатилов.
— Что за Юренев? — удивленно спросил Врангель. — Кто такой?
— Помните, в рождественские дни заходил к вам господин? Назвался Юреневым. Сказал, что представляет в Константинополе российских общественных деятелей.
— Что ему было нужно?
— Просил вас походатайствовать насчет помещения для общества.
— Что-то припоминаю. Там у них, в этом обществе, всякие политики, адвокаты, журналисты. Шайка дезертиров. И что же?
— Вы попросили нашего посла Нератова помочь. Кажется, им выделили комнату в здании посольства.
— Оказывается, я иногда по доброте своей совершаю большие глупости, — скупо улыбнулся Врангель. — И что ему надо на сей раз?
— Он оставил письмо. Думал, срочное. Распечатал. Это что-то вроде доноса.
— На кого?
— На вас, ваше превосходительство. К ним обратился Яков Слащёв, вменяет вам в вину все наши военные неудачи. Осторожный господин Юренев ответил Слащёву и пересылает вам его копию.
— Интересно, — Врангель взял особняком лежащее на столе письмо, углубился в чтение. Прочтя, поднял глаза на Шатилова: — Ну, и что вы по этому поводу думаете?
— Пренебречь. Их много развелось теперь таких, ваше превосходительство, — попытался успокоить Врангеля Шатилов.
— Каких?
— Ну, уверенных в том, что они могли бы разгромить красных. Всем языки не укоротишь. Как это говорится: собака лает…
Врангель нахмурился:
— Слащёв — это не один из многих Он один такой — Слащёв-Крымский. Вот только он, к сожалению, уже забыл, что это я присоединил к его фамилии почетное звание «Крымский» Что это я поддерживал его во всех его делах. Закрывал глаза на все его кокаиновые непотребства.
— Я с трудом представляю, как на него можно повлиять! Был бы он в армии, можно было бы предать его суду чести, — размышлял Шатилов. — Ведь это вы сами своим приказом отстранили его от армии.
— Но он все еще генерал. Отставленный от армии, но — генерал.
Шатилов начинал неторопливо что-то уяснять:
— Вы предлагаете…
— Я пока ничего не предлагаю, — ворчливо сказал Врангель. — Я всегда полагал, что предлагать — обязанность моих подчиненных, в том числе и начальника штаба.
Врангель все больше багровел. Шатилов хорошо знал своего командующего: еще минута-другая, и он зайдется в неприличной истерике.
— Я вот о чем думаю, — тихим успокаивающим тоном сказал Шатилов. — Все же мы можем предать Слащёва суду чести. Я сегодня же подготовлю для суда чести соответствующее представление, — он замялся. — Хотя, конечно…
— Что?
— В этом содержится некоторое нарушение. По статуту, суду чести предаются только действующие офицеры.
— К черту формальности! Судить будем всех высших офицеров, которые роняют авторитет нашей армии. И не имеет значения, находятся они на службе или отстранены от нее.
Спустя неделю состоялся суд чести. Судили Слащёва заочно. Основанием послужило его обращение на имя председателя Комитета общественных деятелей Юренева. В постановлении суда чести говорилось:
«Признать поступок генерал-лейтенанта Слащёва-Крымского Я.А. в переживаемое нами тяжелое время недостойным русского человека и, тем более, генерала, посему генерал-лейтенант Слащёв-Крымский Я.А. не может долее быть терпимым в рядах Русской Армии».
Принесенное Шатиловым постановление суда чести на одобрение Врангель бегло просмотрел и размашисто написал:
«Утверждаю! Приказываю уволить генерал-лейтенанта Слащёва-Крымского от службы…»
— Ваше превосходительство, но он уже однажды уволен! — сказал Шатилов. — Как тут быть?
Врангель какое-то время молча размышлял и затем приписал:
«… без права ношения мундира».
Шатилов забрал утвержденное Врангелем постановление, прочитал конец резолюции.
— Вот с этим Слащёв никогда не смирится, — сокрушенно покачал головой Шатилов. — С семнадцати лет в армии, девять боевых наград…
— Не давите на жалость, Павел Николаевич. Я в своей жизни из-за доброты совершил немало ошибок. Сейчас иное время. Оно заставляет меня быть жестоким.
И уже когда Шатилов покидал кабинет, Врангель бросил ему вслед:
— И, прошу вас, никогда больше не напоминайте мне о Слащёве. Для меня он погиб еще тогда, в мае девятнадцатого, в боях при овладении Крымом.
Вечером штабной нарочный принес Слащёву подписанный Врангелем приказ об увольнении из армии.
— Они что, больные! — сказал он Нине. — В который раз меня со службы увольняют. Одного раза им показалось мало?
Но, дочитав приказ до конца, он удивленно проворчал:
— Но — нет, тут не все так просто.
