— Не мешай! Потом! — грубо обрывал он ее и выставлял за дверь.
На третий или четвертый день, изнемогая от бессонницы и усталости, он крупными буквами написал: «Уроки Крыма».
Немного подумав, перечеркнул «Уроки Крыма» и сверху сделал новую надпись: «Требую суда общества и гласности».
Поставив точку, он упал на диван и уснул. Спал больше суток. Проснувшись, наскоро что-то пожевал и отправился на базар. Долго ходил в толкучке, высматривая долговязую фигуру Соболевского. Спрашивал у знакомых, не видел ли кто генерала. И тогда он пошел к нему домой.
Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.
— Входи! Пообедаем!
— Нет-нет! Я — по делу!
— Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.
— Ну, правда: мне некогда
— Ну, говори!
— Я написал!
Соболевский удивленно посмотрел на Слащёва.
— Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.
— О чем ты? Кто пусть судит? И кого?
— Меня. Врангеля. Для чего и написал.
— Та-ак! — сокрушенно покачал головой Соболевский.
— Найдешь время, прочитай! — попросил Слащёв.
— Ну, прочитаю. И что?
— Понимаешь, ты у них когда-то какие-то приглашения печатал. В типографии. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?
— Как тебя заело! — покачал головой Соболевский.
— Напечатай, Саша! Прошу!
— Ну, что ж… Попытаюсь.
— Только, понимаешь, в смысле финансов, я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!
— Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.
— Может быть, — согласился Слащёв. — Но мне нужна эта книжка! Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!
— Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?
— Нет! — твердо отказался Слащёв и снова попросил: — Ты сегодня же к ним сходи!
— К кому?
— Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.
Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащёв, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало ее жаль. Он к ней привык. Еще немного — и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот, если книжку Соболевский напечатает, тогда…
И он пошел со двора.
Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: «Требую суда и гласности». И в скобках, чуть помельче «Оборона и сдача Крыма». Последняя надпись Слащёва весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, восстановил и эту вычеркнутую Слащёвым надпись.
Со стопкой книг в руках Слащёв отправился в штаб Врангеля.
В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:
— Вы к кому?
— Я на минутку, — взволнованно начал он: — Чтоб Главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…
— Вы о чем?
— Вот! — Слащёв протянул Уварову свою книжку. — Я написал. Пусть прочтет. Ни одним словом не слукавил.
— Я не могу это принять, — сказал Уваров. — Обратитесь к начальнику штаба генералу Шатилову!
— Да что вы, в самом деле! — возмутился Слащёв.
— Извините, но мне не велено от посто… — попытался оправдываться Уваров.
— Да! Я совершенно забыл, что я посторонний, — с неловкой улыбкой Слащёв повернулся и пошел по коридору.
Шатилов, с которым он столкнулся в коридоре, тоже не принял из рук Слащёва книжку и тоже тут же скрылся за дверью своего кабинета.
Слащёв какое-то время медленно шел по коридору. Остановился у окна, какое-то время постоял возле него и положил на подоконник книжку. То же сделал и на следующем подоконнике. И на третьем…
Вышел из штаба. Остановился возле часового. Достал еще одну книжку и протянул ему:
— Возьми, браток! Тут про то, как мы с тобой славно воевали.
— Спасибо, ваше превосходительство, — сказал часовой. — Я вас помню. Мы с вами в прошлом годе летом под Каховкой встречались. Вас тогда еще ранило, — и спросил: — Обошлось?
— Обошлось, парень. Все в жизни как-то обходится.
Слух о том, что всем русским, желающим уехать к себе, в Россию, французы окажут содействие, быстро разнесся по Константинополю. А через пару-тройку дней об этом уже знали и в Галлиполи, и в Чаталджи и даже на острове Лемнос, везде, где была размещена эвакуированная из Крыма русская армия.
Ко времени отплытия «Решид-Паши» возле резиденции Верховного комиссара Франции в Константинополе Пеллё собралась большая толпа желающих возвратиться на Родину. Они знали, что сюда, до французской резиденции, Врангель не дотянет свою руку.
Дзюндзя, оказавшийся вдруг помощником по реэвакуации, толкался в толпе и время от времени выкрикивал:
— Токо не надо толпою, як той скот в череди. Не позорьте Рассею. Разбериться по четверо и, если можно, с песней!
— С песней мы по Севастополю!
— А мо по Феодосии! У мэнэ там теща!
— Это бабка надвое гадала. Може, без песни, но под конвоем! — ответил кто-то Дзюндзе из толпы.
Но все постепенно выстраивались в колонну.
— А если с музыкой? — спросил кто-то
— Ще лучшее! — ответил феодосийский.
— А где ты ее возьмешь, тую музыку? — спросил Дзюндзя.
— Труба, бас и барабан есть. Всю войну с нами прошли. Не выкидать же!
— А шо можете сыграть?
— А что скажете! Можно «Интернационал», а можно и «Боже, царя храни»!
— Ну-ну! Без шутков! — рассердился Дзюндзя. — Шо-нибудь интернациональнэ! «Марсельезу» знаете?
— Як «Отче наш»!
— Ну, так вжарьте «Марсельезу»!
И под музыку сиротского оркестра они строем пошли к причалу, туда, где стоял под загрузкой «Решид-Паша».
Уже в порту к музыкантам пристроился гармонист, и «Марсельеза» зазвучала веселее.
Порт заполонили прохожие: женщины, мужчины, старики и старухи, детвора. И по расовому признаку здесь тоже кого только ни было: турки и греки, французы и абиссинцы, негры и китайцы…
— Шо тут празднуют, — подбежал запыхавшийся подвыпивший русский солдат.
