Что-то я разошлась не на шутку.
– Успокойся.
– Вот только не надо меня тискать на кладбище. Я же не извращенка какая. Иди за лопатами.
– Мы что, будем кого-нибудь выкапывать?
– Могу и закопать.
Он ушел и только через полчаса вернулся с двумя лопатами. Ну не дурак? Он что ж, думал, что я тоже буду махать тут лопатой? А мозги мои драгоценные на что?
Я пошла в дом, где жили сторожа. Прямо у центрального входа на кладбище. Все собираюсь каждый раз спросить у них, не страшно ли им здесь жить, да как-то забываю. И на этот раз забыла.
– Иван Павлович, – обратилась я к сторожу, который был здесь главным среди сторожей и могильщиков: распределял работу и брал дань – 50 процентов с выручки. Он жил в самом большом доме, с женой и двумя детьми. Возле дома росли огурцы и помидоры, цветы и клубника. И все это – на кладбище.
– А, это ты, – он хитро прищурил свои заплывшие жиром глаза. Мы стояли и разговаривали на крыльце. – Что надо?
– Дай нам двоих человек. И чтоб молчали. – Я достала деньги из сумки и протянула ему. – Это важно.
Как часто в последнее время я произношу эту фразу. «Зеленые» исчезли в кармане его широких домашних штанов. Иван Павлович проворно спустился с крыльца, обошел дом и привел двух пьяненьких мужичков.
– Бери. Лучше у меня все равно нет.
– А водка есть?
Он понял меня. Сходил домой за водкой. Мужикам, как всякому человеку, нужен был стимул. Вот я и поставила две бутылки на столик соседней могилы, чтобы мои золотые работнички, орудуя лопатой, могли время от времени поглядывать на них. Когда я сказала Павлу, ЧТО я собираюсь делать, он просто покрутил пальцем у виска.
– Ну достанешь ты ее тело, тебя же посадят за осквернение могилы.
Мы выкопали крест с фотографией Жени Травиной и аккуратно положили его на землю. Понятное дело, что за могилой никто не ухаживал. Она местами провалилась, словно приглашая ЖИВЫХ заглянуть в земляной провал МЕРТВЫХ. На кладбище стало темно. Совершенно темно. Я послала одного из мужиков к Ивану Павловичу за керосиновой лампой. Он вернулся как раз вовремя: лопата его напарника стукнулась о крышку гроба. Все замерли. Сейчас распахнется занавес, и перед зрителями откроется страшная тайна…
Я задрала голову и посмотрела на звезды. Что-то я не заметила ТАМ душу Жени Травиной. Ее душа, душа настоящей Жени Травиной, обитала в крестьянском доме, на пуховой перине… А вот как звали девушку, чей гроб мы поднимали из могилы, это еще предстояло узнать.
При помощи специальных тросов, их принес мужичонка, которого я отправила за керосиновой лампой, гроб подняли и установили на краю могилы.
– Слабонервных просим не смотреть, – сказала я на полном серьезе и принялась поддевать ломиком крышку гроба. Она как-то быстро поддалась.
– Слышь, – подал голос один из протрезвевших от работы и всего происходящего мужиков, – может, мы того, пойдем, а?
– Никуда вы не пойдете. Поимейте совесть. Давайте посмотрим, кто лежит в гробу.
Крышку подняли, я взяла лампу и посветила в гроб.
– Матерь Божья, – перекрестился один мужик.
– Господи Христе, – сказал другой.
В гробу лежала пачка воззваний народного движения «Россия». Один из мужиков хотел было уже взять листок, протянул руку, но я слегка огрела его ломиком. Нечего пролетариату читать фашистские воззвания. Пусть лучше водку пьет.
Я сама захлопнула крышку и приказала заколотить ее. Мы ушли уже на рассвете, когда могила была восстановлена. Поставили крест, а фотографию Жени Травиной я спрятала в сумке.
Мужики отправились пить в какой-то шалаш. Мы покурили да и пошли к машине.
– Ты знала, что там никого нет?
– Догадывалась. С той самой минуты, когда встретила здесь Вика.
– Жаль, что с ним нельзя провести такой же фокус. Открыли бы гроб, а он живой.
– Увы. Если честно, – я села в машину и вставила ключ зажигания, – то он мне понравился. Я почти влюбилась в него, с первого раза.
– Он нравился женщинам. Красивый, я ничего не говорю…
– Вот и не говори.
– Куда мы теперь?
– Навестим Женю Травину в ее квартире.
– Ты же сама сказала, что она ее снимала.
– Какая разница. Она там жила. Если бы она эту квартиру снимала, то соседи бы сказали. Это вообще не имеет никакого значения. Ты со своей любовью к порядку никогда и ничего не добьешься. Иногда все решает случай, любопытство и даже преступление. Маленькое. Как такая вот эксгумация, например.
* * *
Мы приехали и поднялись в квартиру, где когда-то жила Женя Травина. Перед «смертью». Двери я открыла, естественно, своим ключом. Вернее, ключами.
– Заходи. Чувствуй себя, как дома…
Павел, по-моему, просто ошалел от событий этой ночи.
– Ты, агент 007, что ты можешь сказать об этой квартире?
– То, что здесь давно никто не живет. Запах специфический.
– Правильно. А теперь посмотри, чего не хватает в прихожей? – Я включила свет. Плащ желтоватого цвета, какие-то другие вещи, на которые я обратила внимание еще год назад. Но все-таки чего-то, очень, на мой взгляд, важного, здесь не хватало.
– Я не знаю. Сдаюсь.
– Зато я теперь все знаю. Поехали.
Мы вернулись в машину, отъехали от дома. Остановились. Я сильно нервничала.
– Заедем в супермаркет, – сказала я и бросила недокуренную сигарету в окно.
В супермаркете мы набрали еды. Молодой человек, потрясенный таким количеством купленных нами продуктов, еле уместил все пакеты и коробки на заднем сиденье машины.
– Сейчас заедем в кафе, выпьем там кофе, перекусим и – в Москву.
– Куда?
– В Москву.
Глава четырнадцатая
Два французских окна
На машине мы долетели до Москвы за семь часов. На Цветном бульваре мы были ровно в 17. Вот он, тихий московский дворик с пятиэтажками, в одной из которых жил Рюрик. Тополя, каштаны, в песочницах резвятся дети. Солнце играет в промытых окнах и светится в витрине «Кондитерской», расположенной прямо во дворе дома.
– Еще немного, – сказала я, чувствуя, что валюсь с ног от усталости. Машину мы вели по очереди, но все равно выспаться не удалось.
Роман Юрьевич Радкевич жил на третьем этаже в девятой квартире. Я позвонила. Никто не открыл. Тогда я достала связку ключей, и уже через несколько минут мы проникли в святая святых – квартиру лидера народного движения «Россия» Рюрика. Стерильная чистота, повсюду книги, старинная мебель. Шторы опущены, все погружено в коньячного цвета сумрак.
