— Это точно? — тяжело, с усилием поинтересовался Черчилль.
— Абсолютно, сэр.
— Возможно, помехи в работе тамошней радиостанции?
— Никаких. Наши агенты в Польше, Литве и Латвии слушают ее передачи. Радиостанция по-прежнему в руках немцев.
— А русские?
— Русские танки, как мы и предполагали, вошли на окраины Минска и ведут бои с нацистами. Однако взять город с ходу им не удалось. Немцы сильно укрепили центр. Думаю, что бои будут продолжаться до конца следующего дня…
— То есть еще на протяжении завтрашнего дня Минск будет неподконтролен русским? — уточнил Черчилль.
— Рискну утверждать, что да.
Несколько мгновений премьер-министр молчал.
— Завтра я жду вашего звонка, Стюарт. С хорошими новостями.
* * *
В тот самый момент, когда механик-водитель СУ-85, подчиняясь приказу своего командира, взвалил Владимира Соколова на плечи и вместе с ним начал выбираться из горящей машины, капитан снова потерял сознание от боли. Джим Кэббот же в сознание не приходил уже давно. Так что каким именно образом оба оказались в расположении советских войск, для обоих так и осталось неизвестным.
На самом же деле жизни им спасли в равной степени как мужество танкистов, преодолевших с ранеными сто смертельных метров, разделявших немецкие и советские позиции, так и внезапный огневой налет на замаскированную батарею. Губительный огонь вызвал среди немцев самую настоящую панику. Воспользовавшись ею, танкисты без потерь смогли попасть в расположение своих, а уж преодолеть реку им помогли пехотинцы, удерживавшие небольшой плацдарм на левом берегу…
Первый же военный врач, увидевший Соколова и Кэббота, железным голосом приказал:
— Немедленно в госпиталь и на стол! Все остальное — потом!..
Ближайший полевой госпиталь был развернут на окраине Минска, где уже прочно закрепились советские войска. Там и были сделаны первые операции Владимиру и Джиму. А потом их отправили на самолете в Москву, в Центральный клинический госпиталь Красной Армии.
* * *
Поздним вечером 2 июля разведгруппа старшего лейтенанта Пугача обосновалась на ночлег в подвале разрушенного дома в центре города. Задание было выполнено — основные точки сопротивления противника выявлены, связь с немногочисленными уцелевшими подпольщиками, которые завтра помогут нашим саперам разминировать крупные здания, установлена. При этом группа ухитрилась не потерять ни одного человека. Передав по портативной рации сведения своим, разведчики начали устраиваться на ночлег. Возвращение через линию фронта не предполагалось — зачем рисковать лишний раз?..
— Как думаете, товарищ старший лейтенант, — поинтересовался громоздкий, плечистый старшина по прозвищу Чуня, — завтра все закончится?
— Смотря что ты имеешь в виду, — весело ответил Пугач. — Если войну или свою жизнь, то сильно ошибаешься. А если фрицевское сопротивление в Минске, то прав как никогда. Помощи им ждать неоткуда, а у нас знаешь какая силища накоплена?.. Так что сдадутся как миленькие… Переспим тут ночку, а завтра наши подойдут…
Диалог разведчиков прервали чьи-то осторожные шаги. Кто-то тяжело, медленно ступал по битым камням, хрустя кирпичом и щебнем. Пугач, вскинув руку вверх, мягким кошачьим движением выхватил пистолет. По его знаку разведчики молча прижались к кирпичным стенам, словно растворились в них. «Неужели немцы все еще ведут прослушивание эфира и засекли нашу рацию?» — думал каждый из них, готовясь дорого продать свою жизнь.
В подвал спустился тяжело дышащий человек в форме офицера вермахта. На плечах он тащил еще одного. Пугач, молча шагнув вперед, сделал элегантную подсечку, после которой оба немца рухнули навзничь на камни. Один из них при этом довольно заковыристо высказал свое мнение о происходящем. Причем по-русски.
— Это ж как понимать? — изумился Пугач, переворачивая пленного лицом вверх. — Власовец?..
Пленный задержался взглядом на советских погонах и хрипло проговорил:
— Свой… Подкладку кителя распори аккуратно…
— Чего? — недоуменно спросил старшина. Но Пугач, нахмурившись, вынул небольшой складной нож и аккуратно распорол подкладку мундира прямо на пленном.
Некоторое время разведчики изучали испещренный текстом шелковый лоскут. Наконец Пугач кивнул и вернул документ.
— Здравия желаю… А это кто?..
— «Язык», — коротко ответил Крутиков, вставая с кирпичей. — Особо важный…
— А чего от него так коньяком разит? — принюхался Пугач.
— Так пьян же, сволочь, — со вздохом объяснил Крутиков. — Полгорода его на себе пер…
Глава 39
Штурм советскими войсками Минска возобновился на рассвете 3 июля. Во второй половине дня войска 3-й, 31-й и 11-й гвардейской армий в основном очистили город от оккупантов, хотя в отдельных местах бои шли до позднего вечера. План по варварскому уничтожению Минска захватчики привести в исполнение не успели. Им помешали местные патриоты, заблаговременно сообщившие советским саперам о заминированных зданиях и участках улиц.
Центр Минска торжествовал. На площади Свободы, название которой сегодня звучало по-особенному празднично, ликовали жители белорусской столицы. Пыльная броня танков была усыпана цветами.
На этой самой площади, где еще неделю назад Кастусь Зеленкевич стоял в рядах роты «Шума», теперь он, боец Красной Армии, вместе со своими товарищами праздновал победу — освобождение столицы родной Беларуси…
На минском телеграфе встретил освободителей лейтенант Константин Плескачевский. После предъявления мандата он вместе с задержанным им Крисом Хендерсоном был немедленно направлен в Управление контрразведки «Смерш» 1-го Белорусского фронта, где встретился с Крутиковым и Торнтоном. Хендерсон, похоже, смирился с полным провалом своей миссии и вел себя спокойно и с достоинством. А вот Торнтон так и не смог понять, что же с ним произошло и каким образом он из кабинета Дома правительства, где обнаружилсь столько коньяка, оказался у русских…
Кен Оукли сдался советским войскам сам, не оказывая сопротивления. На допросе в «Смерше», почему он решил так поступить, Оукли долго молчал, а потом ответил:
— Ваш офицер спас мне жизнь. Он был настоящий джентльмен. Как же я мог иначе поступить после этого?..
Вечером этого же дня генерал-майоры Стюарт Мензис и Колин Габбинз приехали на Даунинг-стрит, 10. Премьер-министр Великобритании встретил их неожиданно по-домашнему, в своей любимой «сирене» — так он называл костюм, в котором занимался живописью. В комнате ощутимо пахло коньяком.
— Составите компанию? — оживленно спросил Черчилль. — В конце рабочего дня не помешает расслабиться, по-моему.
— Клянусь честью, это был самый тяжелый рабочий день в моей жизни, сэр, — подавленно произнес Мензис, глядя в пол.
