– Я думаю, что Беловоблов тут совсем ни при чем, – заверил я. – Он еще дня три в себя приходить будет. После пилы в загривке польку не сразу плясать начинают. Да и это… Вниз он тоже хорошо слетал. Ты видела, какое там месиво было?
Действительно, месиво. Даже ходить не мог. Мы его затащили в салон самолета, пристегнули к креслу, чтобы совсем не рассыпался. А он по пути нас всех проклинал. Думаю, месяца полтора в норму приходить будет. А что? Сам виноват. Надо было из бензопилы бензинчик-то слить, а он не слил. Или специально его оставил, чтобы меня на этом подловить. Рыл другому яму, а сам в нее и обрушился.
– А что, если у него все по-другому? Если он быстро восстанавливается? Вчера с водокачки упал, сегодня собачку замучил?
– Так не бывает, – успокоил я. – Беловоблов обычный вуп. Как все.
– А помнишь грузовик? Его сколько раз грузовиком сбивало – а ему ничего. Как новенький.
– Да не сильно его и сбивало, так, помаленьку.
– Тогда это ККГ, – сказала Кострома. – Они всем вредят, это же ясно. Беловоблов – в ККГ. И Груббер…
Костромина хлопнула себя по лбу.
– Как я сразу не подумала. Они же вместе всегда бродят, а на дуэль он один отправился. Это Груббер. Пока ты с ним по-честному бился, она Кузю украла. И сожрала.
Костромина к.б. нервничала. Сжимала-разжимала кулаки, по сторонам поглядывала.
– Никого Груббер не ела…
– Ты сам говорил, что они собаку сожрали, – напомнила Костромина. – Сам говорил.
– Я пошутил. Поверь, это не они. И не ККГ. Твой Кузя просто убежал. Животные часто от вампов сбегают. У нас руки холодные, это их пугает. И вообще, прекрати истерию. Ничего с собакой не произойдет. И потом… Потом мы его сейчас найдем.
– Но…
– Найдем, – сказал я твердо. – Далеко он не мог убежать. А все эти сказки про ККГ – это не более чем сказки. Нет никаких ККГ, Кузя просто удрал. А мы его найдем. Точно найдем.
И я выпрыгнул в окно. Приземлился на асфальт. Рядом опустилась Кострома. С грохотом.
– Как найти собаку в городе? – спросила она. – Кузя маленький, город большой… Я не знаю… С ним что-то случилось.
Как-то особенно визгливо.
– Найдем мы твоего Кузю, – пообещал я. – Найдем.
– Как? – с к.б. отчаяньем спросила Костромина.
Я почесал нос. Костромина все поняла. Сразу, она ведь была умная, гораздо умнее меня.
– Я… – Она посмотрела на меня. – Я не очень это… Ну… Ты понимаешь, знаешь…
– Я понимаю, – сказал я. – И знаю. Не волнуйся, все будет хорошо.
– Но ведь ты…
Я помотал головой. Кострома замолчала.
Запахи – это самое страшное. От света можно отгородиться легко – достаточно закрыть глаза. От звука можно отгородиться легко – достаточно залить уши расплавленным воском. От запаха труднее всего. Мой нюх приблизительно в полтора раза острее нюха американского коккер-спаниеля. Собаке хорошо – мозг ее слаб и купирует почти девяносто процентов информации. Если бы пес хотя бы на секунду получил мозговые способности человека, он бы сошел с ума. Мы не люди и с ума не сходим, но жить с одним миром вокруг и еще с одним в голове очень сложно. Поэтому при рождении каждому вуперу в нос вживляется биосиликоновая мембрана, критически снижающая порог чувствительности. Вамп растет, и мембрана растет вместе с ним. В результате мы чуем всего лишь чуть тоньше обычного человека. В противном случае…
– Я сейчас, – сказал я.
Сунул руку в карман, достал ножичек. Простой такой, обычный, складенчик, дедушка подарил на пять лет. Из старых запасов, вещь крепкая, в руках не тает, держит усилие. Взял я этот ножичек, вытянул из него штопор.
– Поленов… – сказала Костромина с сомнением. – Поленов, ты что…
Но тут я ее не стал слушать, в жизни бывают мгновения, когда человек не должен слушать женщину, какой бы она ни была. Даже Костромину.
Я подышал на штопор – не знаю зачем, привычка дурацкая, что ли…
Костромина отвернулась. Костромина закрыла глаза. Кострома закрыла уши.
– А уши-то зачем? – спросил я.
Но она не услышала.
Наверное, человек, увидев такое, упал бы в обморок. Надеюсь, Костромина не будет изображать обморок, глупо же…
Она с закрытыми глазами протянула мне платок. Будет, конечно, кровь. Немного, но будет, мембраны, как ни крути, прорастают капиллярами, процедура неприятная. Но по-другому никак. Сначала левая ноздря, потом правая. Нанодисперсные фильтры, критическая модификация графена, что-то так, кажется. Отсекают молекулы, крупнее кислорода. Запахи, воду. Ага, при желании можно дышать под водой, примерно до пятидесяти метров. Трансгуманизм на марше. Больно.
Было больно, а потом, почти сразу, я услышал город. Втянул дождь, мелкий и занудливый, длинные улицы, сырой кирпич, электричество, распространявшееся от модификатора погоды, мятный сироп, разлитый в кафе где-то у моста, шоколад, сахар, утечку на гематогеновом складе, бумагу, сорок три кошки, несколько тысяч крыс, полторы сотни собак, занимающихся своими делами, ворон, скучающих на карнизах, злых воробьев, дельфинов, Таню и еще пятерых незнакомых людей, почему-то страуса и еще какое-то незнакомое существо, мокрое железо, химический комбинат, реку, фабрику металлокерамики, соль с Соленого холма и еще много и много, миллионы, все это прямиком в мозг, полторы сотни собак, погрязших в своих репьях, блохах и повседневных заботах.
И Кузю.
– Он, кажется, рыбу ест, – сказал я. – Сейчас то есть.
– Тебе не больно? – глупо спросила Костромина.
– Кажется, в районе Автодорожной.
– Он ест рыбу на Автодорожной, – повторила Костромина.
– Да, где-то рядом. Побежали?
– Погоди…
Костромина вытащила платки, сразу несколько, ворох, разных и даже разноцветных, свернула в крепкие плотные комки и вставила мне в нос. Но это плохо помогало, я все равно чуял почти все. Тогда Костромина скомкала остальные платки и тоже запихала мне в нос. Штук шесть, плотно, один за другим, как пыжи. Мир погас.
Мы побежали.
Залитые водой улицы, в небе над погодным модификатором светится редкая зеленая рогатка, и от этого все вокруг тоже зеленое и даже какое-то мистическое. Фонари и те горят непонятно как – вроде бы желтым, а вроде бы и красным таким. Я вот вообще не могу понять: зачем эти фонари нужны – свету от них никакого все равно, а настроение создают вполне похоронное, в гроб хочется лечь.
На улице Космонавтов деревья. Но не простые пластиковые, а настоящие мертвые все, съеденные паразитом и задушенные сумерками, но вырубать их нельзя, поскольку деревья эти – памятник истории – когда-то в наш город приезжали настоящие космонавты и посадили вот эту аллею. Она выросла и умерла, примерно в то же время, когда все остальные тоже умерли, а теперь мы ее бережем. И каждый год в апреле сюда приезжает настоящий космонавт, из тех, кто все время летает на Луну или на Марс. Он высыпает горсть марсианской или другой какой космической земли на Аллею звезд и украшает деревья вечными гирляндами. Полгорода собирается – посмотреть на человека и космонавта. Я тоже три раза ходил, но народу случалось столько, что ни разу я туда так и не попадал. А гирлянды за день набираются энергией, а ночью светятся, и если случается ветер, то тут тоже странно.
