Недостижимо.
– Чуть не забыл. Тебе подарок.
Я достаю из рюкзака коробку.
– Это гирлянды. Я сам сделал.
Действительно сам. Лампочки из велосипедных фар, выкрасил их разноцветно, аккумулятор поставил емкий, его на три дня хватит. Щелкаю переключателем. Огонечки, зеленых больше. Дышу на присоску, леплю на стекло.
– С Новым годом, – говорю я.
Не так. Надо с выражением. Представляю зеленые столбики.
– С Новым годом!
Костромина молчит. Пузырьки сворачиваются в замысловатую спиральку над ее головой.
– С новым счастьем.
Через сто лет
– Почему же вы не улетели? – спросил журналист. – Почти все ваши… Ну, кто не захотел обратиться… они улетели. Меркурий, глубокий космос, мало кто на Земле остался.
Сегодня от него пахнет клубникой. Наверное, увидел, как я морщусь при его приближении, и перешел на фруктовую гамму.
– Они улетели, а вы остались на Земле? Почему так?
Я промолчал.
– И все-таки, как у вас получилось? – почти шепотом сказал он. – Вы же первый, на кого сыворотка подействовала. До этого почти пятнадцать лет впустую, ни одного положительного случая. А потом вы… Именно благодаря вам удалось запустить массовое производство, это все знают. Почему именно вы?
Я снова промолчал.
– У вас в крови были обнаружены антитела, генетическая мутация… Но это ведь чушь. Чушь! Никакая это не мутация, это Прощение! Профессор Цянь тоже так полагает!
Журналист поглядел на меня с восторгом.
– Вы первый, кто смог… – он сбился. – Первый, кто заслужил… Вы первым стали человеком, это бесспорно. А гены – это лишь физика! Скажите мне, как?!
Журналист заволновался.
– А зачем вы вернулись? – спросил он шепотом. – Почему вы опять стали…
Журналист опять замялся.
– Вупом, – подсказал я. – Вупырем. Вурдалаком. Вампиром. Смешно, за столько лет никому так и не удалось придумать приличного названия. Или глупые, или… еще глупее.
Журналист кивнул.
– Согласен. Но все-таки почему? Вы, первый, кому удалось стать человеком, снова вернулись в прежнее состояние. Добровольно! – Я знаю, что это не самое приятное состояние… – журналист сочувственно покачал головой.
– Это уж точно, – согласился я.
– И все-таки почему?
Я не ответил.
– Это из-за нее?
Журналист улыбнулся, и эта улыбка все испортила. Он мне сразу разонравился, нельзя так со мной улыбаться.
– Она ведь там? – журналист кивнул вверх. – Там? Я узнавал, но туда никого не пускают вообще! Это возмутительно! В наше время какие-то тайны… Вот, у меня тут есть…
Он вытащил записную книжку, принялся листать странички, бормотать:
– «Черный принц», списанный лайнер второго класса, выведен в сектор Солнца, расстояние от Меркурия… Переоборудован в клинику для изучения неизлечимых пока заболеваний – мобильное бешенство, веерный суицид, энтропия… Энтропию так и не удалось до конца побороть… По косвенным данным, на борту содержится около двадцати тысяч инфицированных… Она там?!
Он почти подпрыгнул от любопытства.
В наше время журналистов не было, точно помню. Братья Сиракузовы были, но это совсем другое.
– Энтропия излечима в девяноста семи процентах, остальные три процента, на которых не подействовала сыворотка, находятся на «Черном принце», – шептал журналист. – Вместе с носителями МОБа. Понятно, почему в случае чего станцию просто уронят на Солнце… Извините.
Он покраснел.
– Ничего, – успокоил я. – Ничего страшного. Но они не уронят. Я знаю.
– А вы ее ждете? До сих пор ждете?!
И улыбнулся. Дурак, со мной нельзя так улыбаться.
– Сколько лет ждете? Уже больше сотни ведь?! Это поразительно! Ожидание, длящееся веками! Профессор Цянь считает, что вы – новая ступень…
Я кашлянул. Профессора Цяня я бы спустил с лестницы еще пару раз. Слишком догадливый, слишком болтливый.
– Знаете, я разрабатываю некую этическую концепцию, в которой ваш опыт может стать краеугольным. Это новая парадигма, вы понимаете, не сегодня-завтра человечество шагнет к звездам, техника ушла вперед, а этика отстает. А разрыв недопустим, это может спровоцировать очередной регресс. А ваша история…
Он еще и философ. Философа мне только не хватало. Этическая концепция, как все сложно.
– Знаете, это одна из самых пронзительных историй… – Он улыбнулся.
Я тоже улыбнулся.
ТАК.
Записная книжка упала на пол. Он, кажется, язык прикусил еще.
– Вы меня извините… – забормотал он. – Я, наверное, позволил себе лишнего. Просто я не ожидал… Извините, пожалуйста, я совсем не хотел…
Искренне. Вроде бы искренне. Я не стал улыбаться еще раз. Я ведь не со зла улыбнулся, просто, чтобы посмотреть.
Философ не убежал.
– Ладно, – сказал я. – Ладно. У меня что-то голова болит сегодня. Приходите завтра. Завтра, пожалуй, поговорим. Про этические системы.
– Да-да, я все понимаю… – философ заволновался. – Еще раз простите, пожалуйста… Я не хотел… Честно, не хотел! Но мне все это очень важно.
Журналист убежал. И клубникой от него уже совсем не пахло.
Но он, видимо, вернется. Этическая концепция – дело нужное, видимо, не отступится. Да.
Некоторое время я сидел в гостиной. Потом солнце утонуло в океане, я поднялся на веранду, повернул телескоп, включил «Пионер». Солнечная корона, шорох Луны, красное смещение.
Как в той книге. Где у него фамилия еще такая дурацкая, а она вообще синяя. Где он на Земле, она на Марсе, и он каждый вечер слушает небо, ждет ее голоса. Но небо, конечно, молчит.
По тропинке шаги. Дэн. Шагал открыто, не крался, пах обидой. Попытался вскарабкаться по решетке до плюща, верхняя планка подломилась, три метра.
Я, разумеется, успел. За шкирку.
– Привет.
– Привет, – хлюпнул Дэн. – У тебя там это… Срезать решил по решетке.
– Ну что? – спросил я. – Когда на Луну?
– А… – Дэн поморщился. – Надул. Сказал, что на Луну достанет, а сам только до «Сола» притащил. А что я на этом «Соле» не видел? Мы туда с классом сто раз уже летали…
– Я тебя предупреждал: не верь журналистам.
– Угу… – разочарованно промычал Дэн. – Теперь не буду. Точно не буду. И ведь, главное, ничего теперь не докажешь…
– Ладно, – успокоил я его. – Не расстраивайся. Все еще образуется.
