В один из дней, возвращаясь с лекций, я забежала в магазин и накупила разных вкусностей, не забыв прихватить двухлитровую бутылку так любимой Сашей кока-колы. Несмотря на то что набитые под завязку пакеты были довольно увесистыми, не стала дожидаться гостиничного лифта — в кабинке всегда было тесно и душно, к тому же частенько перегорала лампочка, но больше всего я боялась застрять в невесомости между этажами. Я поднималась по лестнице, когда вдруг почувствовала солоноватый привкус во рту и внезапный приступ головокружения. Пакеты выпали из моих рук. Я сомлела. Но сразу встала, хотя ощущала дрожь и слабость в коленях. Собрала рассыпавшиеся покупки, но сил донести до дверей оба пакета мне явно недоставало. Один взяла с собой, другой оставила на ступеньках, потом вернулась за ним. «Вот только не надо… мне мешать», — подумала я со злостью. Но против кого была направлена эта злость?
Орли, полдень
Я здесь уже без малого семь часов. Кружу в этом гигантском муравейнике, перемещаясь с места на место. И внутренне готовлю себя к очередному этапу моего побега. К вылету. В запасе у меня есть еще время, чтобы подумать, какую маску надеть на лицо при выходе из самолета в Варшаве.
Реймс… Две статуи в скульптурной композиции
[14]
. Две женщины. Мария и святая Елизавета в сцене Благовещения. Лицо Марии, юное, девически прекрасное, без единой морщинки… стройная, как античная колонна, шея… Мария — олицетворение молодости. В облике Елизаветы нет той цветущей и грациозной прелести. Вместо этого — печать умудренности чуточку гротескного в своей значительности лица… Глядя на фигуру старой женщины, явно противопоставленную скульптором юной Деве Марии, от которой будто исходит внутренний свет, я испытала внезапную боль. Темный лик Елизаветы: морщинистая кожа, две глубокие борозды, спускаясь от крыльев носа, прорезают щеки, под глазами — отчетливо обозначенные мешочки. Это контрастное изображение двух женщин вдруг заставило меня осознать всю жестокость противопоставления старости и молодости…
Я вошла внутрь собора, все еще ошеломленная увиденным. На меня натыкались люди — я ничего вокруг не замечала. Чувствуя себя совершенно разбитой, по пути присела на одну из скамеек для прихожан в боковом нефе в надежде, что Александр как-нибудь сумеет меня отыскать.
Мой взгляд обратился в сторону алтаря. Я увидела, как косой луч солнца, проникая через витраж наверху, высвечивает плитки пола, заставляя их переливчато искриться. «Ну почему, почему люди не стареют так, чтобы снаружи этого не было заметно?» — подумала я с горечью. Старение кожи не представлялось бы тогда такой драмой… Моя собственная кожа с недавнего времени стала моим врагом, которого я всячески старалась умилостивить. Этот тревожный взгляд в зеркало каждое утро: только б не обнаружились следы новых изменений к худшему… Счет уже шел не на недели, а на дни. Надо постараться до конца сохранить в себе ощущение молодости, которая обманчива, ибо в увеличительном стекле зеркальца для макияжа видно наметившийся второй подбородок. К счастью, в обычном зеркале он не так бросался в глаза, а если выпрямиться, то и вовсе исчезал. Я нашла свой метод омоложения: приноровилась держать голову таким образом, чтобы нескольких лет как не бывало.
Странное состояние овладело мной. Так бывает в природе — затишье перед бурей. Возможно, это была усталость, ведь встали мы ни свет ни заря, потом была долгая дорога на машине, которую дала нам профессорская чета Ростовых. Да и немало находились пешком по Реймсу… И все же что-то неладное творилось со мной… внезапно меня скрутила боль в низу живота, а потом теплая влага заструилась по ногам. Я инстинктивно сжала мышцы, почувствовав неприятную липкость на внутренней поверхности бедер. Боялась пошелохнуться и даже вздохнуть поглубже. Солнечный луч на полу переместился, и я с ужасом увидела темную струйку, показавшуюся из-под скамейки. Я опустила голову на деревянную подставку и прикрыла глаза. «И зачем только дала себя сюда привезти?» — подумала безучастно. Мне вдруг стало совершенно безразлично, что со мной будет дальше. Могу остаться здесь и истечь кровью. Просто засну и не проснусь. Какое было бы облегчение…
Поблизости я услышала шепчущиеся голоса. Кто-то кому-то сообщал, что вон той женщине стало дурно. С собой я этот факт не ассоциировала. Из оцепенения вывело прикосновение чьей-то руки, тронувшей меня за плечо. Подняв голову, увидела перед собой священника в сутане.
— Вам плохо, я могу вам помочь?
«Скорая» прибыла через несколько минут. Меня положили на каталку. Собравшаяся в храме толпа — кажется, начиналась служба — расступалась, давая дорогу. Приехавшие врач и санитары действовали очень слаженно и быстро. Каталку вывезли на подъездную аллею, у выхода ждал реанимобиль, в который меня погрузили. Окончательно я очнулась в небольшом кабинете, заставленном стеклянными шкафами с инструментами и гинекологическим креслом за ширмой. Меня переодели в больничную сорочку и переложили на кресло, поместив мои ступни в специальные пластмассовые футляры, расположенные по бокам никелированного чудища. Мои ноги были широко разведены, я была не в состоянии пошевельнуться.
Появился доктор в халате ярко-бирюзового цвета и круглой шапочке. Его глаза за стеклами очков в золотой оправе были такими же холодными, как и все это помещение. Натягивая резиновые перчатки, он приблизился ко мне:
— Вы говорите по-французски?
— Да, говорю.
— Вы ведь из Польши, не так ли?
— Да, из Польши.
— У вас есть с собой какие-нибудь анализы, выписки из истории болезни?
— Нет.
— Может, вы помните, какой вам поставили диагноз после последней цитологии?
Я молча воззрилась на него.
— Вы поняли, о чем я вас спросил? Может, мне нужно говорить помедленнее?
Последний вопрос вывел меня из себя.
— Французский я знаю не хуже вашего, — отрезала я, — а никаких анализов не сдавала, потому что у меня не было времени перед отъездом.
— А когда сдавали в последний раз?
— Вообще не сдавала.
— Как давно вас осматривал гинеколог?
— Не помню. Я же вам говорила, мне некогда ходить по врачам, я очень занятой человек…
На его лице отразилось недоумение.
— Постойте-ка, в Польше ведь есть смотровые кабинеты? Или нет? Как видно, отсутствуют, если пятидесятилетняя женщина не помнит, когда была у гинеколога.
Не получив ответа, он приступил к осмотру. Боли я не чувствовала, но кровь так и брызнула ему на халат, несколько капель даже попало на лицо.
— О-ла-ла, вот так паштет, — сказал он, отходя и снимая окровавленные перчатки. Вид у него был, как у мясника. — Обязательно надо сделать биопсию. Вы что-нибудь сегодня ели и когда?
— Кажется, ела, час назад… или два… а может, три? А сейчас сколько времени?
