Его последние слова всполошили меня.
— Я, пожалуй, пойду, Джордж, — сказала я, порываясь встать с места, но он неожиданно придержал меня за локоть:
— Если ты не очень спешишь, посиди со мной еще, мне будет приятно. Кстати, Пол не кусается…
Я рассмеялась:
— Ну понятно, что не кусается.
Внезапно стеснение, которое я все время испытывала в его присутствии, исчезло без следа. Порыв, который заставил меня надеть плащ и сопровождать этого человека невеликого роста, вероятно, продиктован был потрясением, что он едет в самое пекло. Мне хотелось что-нибудь сделать для него, и единственное, что приходило в голову, — взять и проводить его в аэропорт.
— Вы летите туда в первый раз? — спросила я.
— Да нет, это будет наш второй заход. В прошлый раз не удалось сделать репортаж… Десять дней проторчали со Слэйтом в сараевской гостинице, не имея возможности прорваться через блокпосты. Накачивались виски и без перерыва курили. В конце концов прорвались, но фотографировать нам не позволили.
Джордж вынул пачку «Кэмэл» и, прежде чем закурить, спросил, не помешает ли мне дым.
— Знаешь, мне казалось, что меня уже ничто не удивит в этой жизни, но жестокость по отношению к побежденным превзошла все мыслимые пределы человечности. Там шла этническая чистка, даже гитлеровцы не додумались до столь изощренных пыток. Они неарийских детей отправляли в газовые камеры, что было более гуманным по сравнению с этими ужасами…
— Но эти неарийские дети тоже хотели жить, — резко оборвала я его.
Джордж горько усмехнулся:
— Да, но нынешним жертвам делали обрезание, отрубая им гениталии. Нам со Слэйтом подвернулся случай поговорить с одним из таких мясников, которого мусульмане взяли в плен. Оказалось, у него было разрешение военачальника на совершение всех этих преступлений. Он с гордостью заявил, что лично изнасиловал несколько десятков женщин. Алкоголик и дегенерат, который прежде болтался без дела… А тут вдруг получил шанс продемонстрировать, на что способен. На вопросы Слэйта отморозок отвечал охотно, не сознавая всей глубины своего морального падения: жестокое убийство людей для него было своего рода забавой, не более того. Однако он понимал, что мусульмане если поймают его, то ни за что не пощадят, но ему было все равно. А еще сказал, что, если бы они ему позволили, перешел бы на их сторону и также убивал бы и насиловал.
— Война всегда притягивает людей, находящихся на грани нормальности, — сказала я. — Во время варшавского восстания в тысяча девятьсот сорок четвертом году немцы пропустили в Варшаву целые батальоны таких моральных уродов. Преимущественно это были украинцы. Они убивали мирных жителей, насиловали женщин, даже маленьких девочек…
— О какой грани ты говоришь! — вспыхнул он. — Это типичное отребье, такие всегда липнут к фашизму. В Югославии развелось много бандформирований, в которые объединились такие подонки, как наш мясник. На них закрывали глаза, поскольку они оказывали поддержку разным политическим движениям. Мы со Слэйтом ломали голову, что можно сделать, что может сделать Запад, чтобы прекратить эту бессмысленную резню. И прежде всего в Боснии… Помимо сербов и хорватов там живут, как тебе известно, и мусульмане.
Джордж протянул мне пачку «Кэмэл», забыв, что я не курю, потом сунул очередную сигарету в рот и, прикурив, глубоко затянулся:
— В лагере мусульман мы со Слэйтом провели несколько дней. Слэйт разговаривал с их предводителями. Поскольку на этой территории они одержали победу, то всеми силами стремились образовать здесь исламское государство. Не знаю, однако, возможно ли было это сделать, даже если бы там не осталось ни одного серба или хорвата. Ибо ни Сербия, ни Хорватия не потерпели бы у себя под боком исламского государства…
— А все из-за этого проклятого фанатизма, — вставила я.
— Дело не только в этом. Не факт, что Европа согласилась бы на что-то подобное на Балканах. Лично я считаю, что исламская Босния не стала бы угрозой современному миру. Хотя… когда смотришь в глаза этих людей… есть в них что-то такое, отчего мороз пробирает. Они способны на все. Такого рода фанатизм, готовность к любым страданиям, к тому, чтобы не жалеть ни себя, ни своих близких, мне доводилось наблюдать не раз за свою долгую жизнь. Я больше не могу и не хочу видеть всей этой бойни, которая всегда и везде выглядит одинаково отталкивающе и омерзительно! — Говоря это, он сильно побледнел, словно вся кровь отлила от его лица. — Если б ты только видела этих зверски покалеченных мальчиков! Некоторые из них умерли прямо на наших глазах от потери и заражения крови, большинство еще металось в жару. Семилетний парнишка знал, что умрет, но сказал нам через переводчика, что не боится смерти, потому что умирает за родину. Просил нас обязательно напечатать эти слова в своей газете — хочет, чтобы о них узнали другие. А дело-то всего лишь в куске земли, на которой все эти люди могли бы спокойно жить…
Джордж умолк. Его лицо исказилось болью, видно было, что разговор для него мучителен, а я испытывала угрызения совести оттого, что начала его. Обычно немногословный, он вдруг распалился, взвинченно выталкивая из себя фразу за фразой, будучи не в состоянии остановиться и прервать этот монолог. Мне оставалось лишь быть невольным слушателем.
— По крайней мере, ты знал, как распорядиться своей жизнью, чтобы она приобрела смысл, — сказала я после долгого молчания. — В отличие от меня.
Он посмотрел, будто не совсем понимая, о чем это я, а потом, скривившись, махнул рукой:
— Да что ты, я скитаюсь по миру, как перекати-поле. Одним словом, бродяга.
— Твоя миссия нужна людям.
Мне показалось, что мои слова вывели его из равновесия, взгляд стал каким-то злым и недружелюбным.
— Извини за грубость, но я копаюсь в дерьме! Так мне и надо. Погубил единственное существо, которое по-настоящему любил.
Я поняла, что он имеет в виду свою жену. Хотела было запротестовать, но не смогла подобрать нужных слов. Что ему скажешь? Что она сама свела счеты с жизнью? По-моему, Джордж стал тяготиться моим присутствием и был недоволен собой из-за того, что так завелся. Я стала свидетелем его слабости, а таких свидетелей не любят. Я уже думала, как бы потактичнее ретироваться, когда к нашему столику подошел грузный мужчина в такой же армейской куртке, что и на Джордже, правда, на несколько размеров больше. Этот человек выглядел великаном: крупная голова с копной буйных вьющихся волос, длинные руки с кувалдами пятерней, огромные ступни. Он тяжело плюхнулся на свободный стул и уставился на меня налитыми кровью глазами. От него разило виски.
— И кто эта дама, Джордж? — спросил по-английски. — Подцепил себе девчонку?
Джордж покраснел до корней волос.
— Жена моего приятеля, — резко ответил он. А потом обратился ко мне по-французски: — Не знаю, понимаешь ли ты по-английски…
— Настолько, чтобы понять, что твой приятель отвесил мне комплимент.
