— Родион Потапович, — глухо проговорила я, — это перст божий. Помните, вы говорили, что генерал Бражнин все сделал технично, и выразили сожаление, что не могли бы поздравить его лично с успехом и с тем, что, по всей видимости, он завладеет всей структурой.
— Н-ну… говорил. Но какого черта!..
— Такого, — перебила его я. — У вас есть такая возможность. Простите, товарищ генерал.
И с этими словами я сорвала с Бранна-Трухи его неизменную идиотскую вязаную шапочку и вместе с ней — надетые дужками поверх нее огромные мутные очки в пластмассовой оправе. Открылись прилизанные седые виски и большие уши, и на нас глянули пронзительные серые глаза человека, который не ожидал такого подвоха и того, что я так молниеносно сдеру с него маскировку.
— Позволь, но… — начал было Родион и вдруг уставился на Бранна. Издал короткий горловой всхлип и замолчал. Они смотрели друг на друга молча. Потом Родион тихо произнес:
— В самом деле, он… Как же так?
— Дело упирается в то, товарищ Шульгин, — произнес Бранн, забирая у меня и шапочку, и очки, причем обнаружилось, что у него нет никакой картавости, — что никто и предположить не мог, что невезучий Бранн-Труха — владелец «Фаворита».
— Но, Александр Александрович… зачем вам эта маскировка?
— Люблю выходить в народ, — сказал тот, — узнать, кто чем дышит. Удовольствие ни с чем не сравнимое. И — куда более законное, чем убивать на арене девчонок.
— Вы все знали, — пробормотал Родион, — все рассчитали. А зачем вы рисковали, оказавшись в квартире Амалии Шпеер?
— Я хотел ее спасти, — сказал Бражнин. — Не успел. А тут нагрянула ваша подопечная, а потом — милиция. Меня и забрали. Правда, ненадолго.
— Еще бы! Когда я звонил в участок, там и пикнуть побоялись, куда делся задержанный Бранн. А ведь у вас и паспорт на это имя?
— Есть. Я вообще веду двойную жизнь. Как привык, так и живу. Еще с того времени, когда работал в разведке. В мое тело словно две души втиснули. Вышел в отставку, понял, что не могу жить одной жизнью. Вот так. А у вас, Мария, неплохой глаз, если вы смогли распознать меня под этой шапочкой, очками и общей маскировкой. Недуйно сьйаботано, ойлы! — визгливо сказал он голосом Трухи.
— Мне тоже казалось, что я уже где-то вас видел, — признался Родион. — Но не смог сопрячь генерала. Бражнина и неудачника Бранна-Труху. Ассоциативное мышление подкачало.
Владелец «Фаворита» повернулся ко мне и спросил:
— А как вам удалось определить, что я — это я?
— Очень просто, — отозвалась я. — Снежинки.
— При чем тут снежинки?
Я вынула из кармана бумагу с рисунками Родиона и надписью БРАЖНИН.
— Идет снег. Снежинки упали на буквы Ж и И, ну и закрыли их. Вот так: БРА*Н*Н. И тут меня осенило! Понимаете? Неясные ощущения наложились друг на друга и привели к вполне логичному выводу. Снежинки, да… То же самое было у меня с адресом квартиры на Земляном Валу, где жили Катя Деева и Инна Малич.
— Кстати, слово «Бранн» и возникло из того, что еще в училище мою фамилию залили чернилами, и разводящий прочитал ее как «Бранн», — заметил генерал.
Я искоса взглянула на него и сказала:
— А я помню, как вы встретили меня на улице, я шла от Благовещенского, и произнесли странную фразу: «Это вы, значит? Интейесно! Здьйавствуйте». Только сейчас я поняла ее истинный смысл. Благовещенский сообщил Храмову, а Храмов — вам, что есть такая Леночка из Днепропетровска, которая может убрать Ованесяна. Что она сейчас выйдет из такого-то дома. Вы, по вашему методу, решили взглянуть сами. И узнали меня. Отсюда и эта фраза.
— Кстати, я тогда легко мог бы вас разоблачить, — сказал он.
— Зачем? Мы все в конечном счете сыграли вам на руку, — с горечью произнесла я.
Бранн пожал плечами и, натянув шапочку и очки в пластмассовой оправе, повернулся и медленно побрел по улице, удаляясь от нас. Босс долго смотрел ему вслед, а потом сказал:
— Ну вот, легендарному Бранну-Трухе пришел конец. Больше он не появится в пунктах приема ставок. А ведь эти его появления были главной изюминкой «Фаворита»…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПОХИЩЕНИЕ ВЕКА
ПРОЛОГ С ЭСТЕТИКОЙ
Тени ложились тяжело, длинно и низко, как от глубокой усталости: заходило солнце. Пугливые его блики прыгали в большом, от пола до потолка, зеркале, отражавшем фигуру невысокого коренастого мужчины. У мужчины были необычайно подвижные руки, руки пианиста или вора-карманника. Пальцы одной непрестанно шевелились у подбородка мужчины, оглаживая бледную кожу. Во второй был ком только что размотанных, снятых с рук бинтов.
Человек смотрел на себя в зеркало. В его темных глазах стояло удивление.
— Ну что же, — наконец сказал он, — спасибо, Игорь Викентьевич. Хорошо сработал.
— А то как же, голубчик, — привычно ласково откликнулся стоящий за спиной мужчины внешне грузный человек лет пятидесяти пяти, в белом медицинском халате, с седой головой и неожиданно темными бакенбардами. Его левый глаз был затянут темной повязкой и, очевидно, не видел. Это придавало человеку некоторое сходство с ушедшим на покой пожилым пиратом. — Это моя работа. Я — медик, давал клятву Гиппократа. Что ж ты хотел? Чтоб я плохо работал, да еще для кого? Для тебя, которому я обязан?.. Ты, Витюша, хорошо меня знаешь. Мое слово — верное.
— Вот именно, знаю, знаю, — ответил тот, кого он назвал Витюшей, — потому и обратился, что знал: никто, кроме тебя, не поможет. А ведь ты мог раз сто сдать меня мусорам, если бы хотел! — вдруг повысил он голос.
— Да ну, — ничуть не смутившись, ответил Игорь Викентьевич, — глупости! Сдать человека, который…
— Который сам ходил за тебя паровозом на зону, а потом помогал там твоему сыну, Алешке, — закончил Витюша. — Ладно. Ты, конечно, не сдашь. А вот твой ассистент, Боря этот, как его…
— Сенников? Да он даже если бы и захотел, что скажет? Он твоего лица и не видел. Ни нового, ни старого. А если бы и видел… зачем ему выдавать? Если он сдает тебя, то автоматически сдает и меня, и его карьера в этой клинике, да и вообще — накрывается шляпой. Какой он после этого хирург? Какой дурак согласится лечь под нож доктора, который в свое время ходил в ассистентах у уголовного преступника, коим я немедленно стану, если Сенников нас выдаст? Вот так-то. Не глупи, Витюша. Все путем.
— Ла-адно, — протянул собеседник. — Не будем о грустном. Вот что, Викентьич. Как там Ванька-то Серебров?
— А что — Ванька? — настороженно спросил доктор.
— Да так…
— Нет, Витюша, ты уж если начал, так договаривай.
— Эх, Игорь Викентьевич, — сказал Витюша врастяжку, — вот вы не помните, а мне забыть сложно. Должок остался за нашим общим приятелем Иваном. Должок. Так-то.
