Лежа на верхней полке купейного вагона, я тяжело вздохнула. Подобные диалоги мне приходилось выслушивать вот уже много часов подряд.
Я возвращалась из отпускной поездки на юг. Между утомительными расследованиями, которыми занимался мой босс, в чем я ему активно помогала, наконец вырисовалось окно в пару свободных недель, и я сполна им воспользовалась. Рывок на юг из душной, задымленной Москвы, стремительно сходящей с ума, существенно поднял мне настроение. В Сочи я отключила сотовый, не стала регистрироваться в гостинице, а сняла частную квартиру — словом, сделала все, чтобы никто не сумел найти меня до истечения отведенного на отдых срока.
Под туманным словом «никто» я понимала преимущественно моего драгоценного работодателя, Родиона Потаповича Шульгина.
Впрочем, меры, призванные огородить меня от всего мира, оказались все же недейственными в отношении Альберта Эдуардовича Сванидзе, которого я не без оснований считала едва ли не самым несносным человеком, которого когда-либо знала. Он очень любил моралистику и все свои длинные речи начинал с одного из коронных вступлений: «видишь ли, какая штука», «сейчас я поясню свою мысль» и — «сказав А, нужно говорить и Б». Альберт Эдуардович любил длинно и витиевато говорить, беда состояла только в том, что оригинальными его речи казались только самому г-ну Сванидзе. Так, Альберт Эдуардович вполне серьезно мог пояснять, что Волга действительно впадает в Каспийское море, что Останкинская башня довольно высока, а Земля вращается вокруг Солнца.
Несмотря на то что Волга впадала туда, куда надо, а град представлял собой разновидность осадков, Сванидзе мог не замечать очевидного и в быту был совершенно несносен. Он мог ковыряться вилкой в зубах, рассуждая о биноме Ньютона, и с очаровательной рассеянностью кидать в стену обувь, говоря о Микеланджело и Ренессансе.
Альберт Эдуардович имел весьма своеобразный взгляд и на современное искусство и без доли иронии мог комментировать, скажем, песенку из «Мэри Поппинс, до свиданья!» следующим замечательным образом:
— «Это было прошлым летом, в середине января…» Ну что же, вполне допустимо. Скажем, в Южном полушарии лето приходится как раз на декабрь, январь и февраль. По статистике, январь — самый жаркий месяц австралийской провинции Виктория, среднемесячная температура — двадцать четыре градуса по Цельсию. А еще есть Фаренгейт. «В тридесятом королевстве, там, где нет в помине короля…» Ну что же, тут такая штука: в Канаде и Австралии нет короля, и вообще они республики, но номинальной главой этих стран является королева Великобритании.
Вот этого чудесного индивида и угораздило поехать в Сочи в одно время со мной.
Хорошо еще, что я напоролась на него в предпоследний день отпуска. Если бы это случилось раньше, весь отдых был бы загублен на корню.
Я встретила его возле аэропорта, где собиралась брать билеты на рейс до Москвы. Альберт Эдуардович с чрезвычайно озабоченным видом поедал мороженое и крутил головой по сторонам. Одно из этих движений и стало для меня роковым: Сванидзе приметил меня.
Он широко раскинул руки и полез обниматься, деловито выговаривая:
— Чрезвычайно рад тебя видеть, Мария. Ты на отдыхе? — И хотя было прекрасно видно, что да, я на отдыхе, он продолжал развивать эту плодотворную тему: — По всей видимости, ты выбралась отдохнуть, что следует из твоего курортного одеяния и этого южного загара. Давно из Москвы? Я вот с неделю. Правда, я не загорал: боюсь ультрафиолета. Он некоторым образом вреден для моей кожи. Вот такая штука.
— Я иду брать билеты на самолет, Берт, — довольно сухо сообщила я. — Собираюсь домой.
— На самолет? — переспросил Сванидзе, и его длинное носатое лицо скривилось так, словно он раскусил зеленого и весьма неаппетитного клопа, обитающего в малиннике. — На самолет?
— Ну да.
— Видишь ли, Мария. Тут такая штука. Я, некоторым образом, не переношу самолеты. Понимаешь, бывают различные фобии, например, агорофобия — боязнь открытого пространства, арахнофобия — страх перед пауками, ксенофобия — неприязнь к чужим… — Он замкнул укороченный алфавитный перечень фобий раздавленным смешком и подытожил: — Словом, у меня тоже имеет место быть фобия. Я боюсь авиаперелетов. Тут нет ничего постыдного, — поспешно добавил он, словно я уже успела упрекнуть его в этой слабости, — между прочим, известный голландский футболист Деннис Бергкамп тоже не летает самолетами, за что и получил прозвище Нелетучий Голландец. Так что я никак не могу лететь на самолете.
— Я, верно, чего-то не понимаю… но только я собралась брать билет себе, а не тебе. Так что тебя никто не заставляет лететь самолетом, — ответила я. — Ты вполне можешь поехать поездом или даже теплоходом.
— У меня морская болезнь, — объявил Сванидзе. — Так что теплоход тоже отменяется. Я думаю, мы поедем поездом.
— Мы? — переспросила я. — Ты тут не один? С подругой, с другом?
Он засмеялся:
— А, это была шутка? Я тоже люблю пошутить. Только когда дело не касается воздушного транспорта. Поехали, — он взял меня под руку.
— Куда?
— На вокзал, — ответил он самым уверенным тоном, — брать билеты на поезд.
— Но я вовсе не собиралась ехать поездом! — запротестовала я. — Я полечу самолетом и…
— По статистике, — перебил меня Сванидзе, — по статистике авиация является вторым по опасности видом коммуникаций. На первом месте автотранспорт, а на третьем — речное и морское пароходство. Железнодорожный транспорт, да будет тебе известно, наиболее безопасный из всех. По статистике, из ста миллионов пассажиров железных дорог гибнут всего лишь шестьдесят три! Сама подумай: шестьдесят три. В авиации показатель виктимности, то есть количество жертв, на несколько порядков выше.
— Да что мне до виктимности, я собира…
— И напрасно! — назидательно прервал меня Сванидзе. — Совершенно напрасно, скажу я тебе. Особенно после одиннадцатого сентября, а сейчас уже шестое, террористы могут повторить свои акты.
— Знаешь что, Сванидзе, — смеясь, сказала я, — не знаю, о каких актах ты говоришь, но желаю тебе катиться по своей железной дороге и не попасть в число тех шестидесяти трех неудачников, о которых ты так красноречиво говорил!.. А я — за авиабилетами.
Любой другой отступил бы. Но Альберту Эдуардовичу чуждо было такое понятие, как деликатность. Он мыслил по какой-то замкнутой самодостаточной схеме и не желал из нее выбиваться.
— Маша, — терпеливо сказал он, — ты сама не понимаешь, что делаешь. Если я уж встретил тебя здесь, то я некоторым образом отвечаю за тебя перед Родионом Потаповичем. Понимаешь? Если с тобой что-либо случится, как я смогу потом смотреть ему в глаза? А ведь по долгу службы мне приходится делать это довольно часто.
Он серьезно глядел на меня немигающим взглядом. На лбу горбились вдумчивые морщинки и бугорки.
Есть такая разновидность людей, которым ну невозможно отказать. Они так безыскусственно и искренне навязывают вам свою обременительную и в общем-то совсем ненужную заботу, что не находишь в себе сил сказать «нет». Как будто, сделав это, отказав, ты нанесешь смертельное, непоправимое оскорбление.
