— Ну и?..
— А что — ну и? Дальше все происходило как по писаному. Точнее — по записанному. Вот на этом диктофончике. Убийца, сидя за креслом, записал всю беседу, а в кульминационный момент вынырнул из-за кресла. Вот почему Серебров кричал: «Разуй глаза и смотри!» Потому что осведомитель, тот, кто звонил в Милан, встал за спиной у босса и лицом к лицу с Сильвером. Но большего Иван Алексеевич сказать не успел. Он был застрелен. Пистолет убийца взял из ящика стола Родиона. Босс всегда возмутительно небрежно относился к хранению личного оружия. Как он узнал об этом… о, я думаю, сам босс объяснит нам, почему убийца знал о местонахождении пистолета. Все.
— А дальше?
— А что тебе нужно дальше? Дальше все объяснимо. Конечно, когда Сереброва застрелили из-за плеча Родиона, то босс закричал. Убийца вышел из-за кресла и, взяв из рук Сереброва вазу, с силой бросил в голову боссу. Попал. Ваза разбилась. Занавес.
— Но ведь Родион может узнать его! Он же жив и даст показания, — пробормотал Сванидзе. — Он укажет настоящего убийцу и…
— И — ему никто не поверит. У убийцы великолепное алиби. Это я объясню позже. А сейчас я поехала к Родиону в больницу. Навещу.
Альберт Эдуардович потянул узкими плечами и пробормотал:
— Я с тобой. А то тебя долго промурыжат, а потом вообще не пустят.
* * *
Босс лежал в прекрасной одноместной палате, но в коридоре у дверей ее сидели два амбала в камуфляже, контролировавшие доступ к больному. Оно и понятно. Как заявил мне один из этих деятелей охранного фронта, «все-таки уголовного преступника стережем, хоть и больной». Тут мне стало ясно, что имел в виду Сванидзе, говоря, что меня промурыжат, а потом и вовсе не пустят. И не пустили бы, если бы не Берт, который, как следователь, ведущий дело, имел право проходить к Родиону в любое время и проводить с собой кого сочтет нужным.
— У вас пять минут, гражданка, — крикнул мне вслед охранник. — А то в целях безопасности…
— Поговори у меня, дылда, — проворчал Сванидзе, — картошкой поедешь торговать… А то развоевался. Идем, Маша.
В палате нас ожидал сюрприз в виде толстой медсестры, красящей ногти. Не знаю, где она покупала лак, но вонь в палате стояла такая, что и здоровый человек почувствовал бы себя дурно, не то что бездвижный Родион. При этом она умудрялась листать пальцем журнал и смотреть на полную громкость какой-то идиотский сериал (Родион лежал в ВИП-палате, а там в противоположность больничным койкоместам для простых граждан предусмотрено чудо техники — телевизор).
Я так и остановилась в дверях.
— Ничего себе уход за больным, — проговорила я. — Н-да, это не Рио-де-Жанейро и даже не частная клиника в Сочи. Там таких безобразий я что-то не видела. Любезная! — окликнула я медсестру, которая, кажется, не слишком и среагировала на мою фразу. — Вы что, не могли найти другого места для окраски ваших органов? Тут же не продохнешь. Как в лакокрасочном цеху.
— Не нравится — не нюхайте, — ответила та. — Вы к Шульгину? Так пусть он и жалуется.
Такое откровенное издевательство вывело меня из себя. Но я еще держалась.
— Так ведь вы лучше меня знаете, что у него серьезная черепно-мозговая травма, — выговорила я. — Так что он не может жаловаться, и неизвестно когда сможет.
— Ну вот дождитесь, — нагло отозвалась бочка в белом халате. — А пока что если посещать его пришли, то посещайте, а то время закончится.
Эта косноязычная фраза вывела из себя даже терпеливого Берта Сванидзе. Он поднес к глазам медработницы свое удостоверение окружной прокуратуры, а потом тихим шипящим голосом проговорил:
— Поясняю свою мысль. Видите ли, какая штука. Я следователь Сванидзе, ведущий дело об убийстве, и этот человек — обвиняемый. Так что потрудитесь выйти вон и не появляться тут до тех пор, пока мы не сочтем нужным покинуть палату. Помещение — проветрить, и впредь не допускать! Все ясно?
Медсестра молча кинула пузырек в карман халата и, забрав журнал, вышла вон, нисколько не смутившись и даже не потрудившись выключить телевизор.
— Вот корова, — сказал Сванидзе. — Ну, пусть считает, что она меня разозлила. Ты пока тут побудь, а я пойду скажу этим господам на входе, чтобы они сходили за главврачом. Сейчас я им пропишу сиделкину грелку!! Щас!
И он вышел из палаты.
Пока он говорил, я присела на край кровати и смотрела на Родиона. Его лицо было зеленовато-серым, а кончик носа побелел, словно отмороженный. И вдруг веки его дрогнули, и он открыл глаза.
— Очнулся… — пробормотала я вне себя от радости. — Очнулся!
Первый раз я видела своего босса в таком беспомощном состоянии, но никогда еще он не вызывал у меня столько нежности. Наверное, потому, что я никогда не воспринимала его как мужчину, а — как мудрого друга и руководителя. В данный момент проснувшееся в моей груди чувство больше всего напоминало материнское. Словно передо мной лежал маленький заболевший мальчик.
Он чуть повернул голову и разлепил губы. Я поняла, что он хочет что-то сказать, но не может. Я поспешила прийти ему на помощь.
— Родион, не надо говорить! — выговорила я. — Только в себя пришел, а тут… Вот что. Босс, я уже многое знаю. Я продвинулась в своем расследовании, Но мне нужна ваша помощь. Я задам несколько важных вопросов, а вы ответите на них «да» или «нет». Если «да» — то закройте и откройте глаза; если «нет» — то несколько раз моргните. Сможете?
Он закрыл и открыл глаза. «Да».
— Вот и хорошо. Босс, вам уже лучше?
«Да».
— Хорошо. Только не волнуйтесь. Я вас не мучаю своими вопросами?
Он заморгал. «Нет».
— Вы помните все, что произошло в вашем кабинете приблизительно в одиннадцать часов шестнадцатого сентября?
Он показал, что да, помнит. Я судорожно сжала руки.
— Я хочу задать вам главный вопрос: это вы убили Ивана Сереброва?
Он заморгал, и его лицо слегка исказилось. «Не убивал».
— Я знала, что это так. Босс… кроме вас и Сереброва, с кабинете был третий человек?
«Да».
Оставался последний, самый главный вопрос. За дверью послышались приближающиеся шаги, и я, вынув из сумочки фотографию, переданную мне доктором Сенниковым, сунула под нос боссу:
— Это он?
Реакции не последовало. Родион вперил в фотографию мрачный взгляд, прошло несколько секунд, дверь распахнулась, и тут Родион опустил веки, закрывая глаза. И тут же вскинул веки. Я не могла ошибиться в выражении его темных глаз. «Он»!
Я судорожно сунула фото обратно в сумку, и слова подошедшего Сванидзе донеслись до меня как в тумане:
— Я этим церберам устроил экспресс-взбучку! Сказали, что немедленно сходят за главврачом. И пусть только этот главный эскулап попробует задержаться! Ну… что он тут? (Родион снова лежал с закрытыми глазами, не подавая признаков жизни.) Ничего?
