Антон Антонович приблизился с развевающейся по ветру бородой. Кожные складки на его шее подрагивали. Он пошевелил нижней челюстью вправо-влево, а потом проговорил, распространяя вокруг устойчивый запах алкоголя:
— Значится, так и не нашли Алексашку-то Клепина? А мы, — продолжал он, не дожидаясь моего ответа, — в катакомбах его ищем. Главна-а, Игната бросили близко, а того беднягу, говорю, куда-то потащили. И ведь не видел никто, надо ж! Ах да, Калабаев видел. Выпьешь за упокой раба божия Тимура? — протянул он мне початую бутылку водки и привычный сырок. — За Калабаева?
— Не люблю пить за упокой, — тихо ответила я.
— И это правильно. Я тоже не люблю. Ну так выпей за здравие! Илюшка-то ведь нашелся, говорю? Нашелся! Вот и… говорю!
— Мария, — подошел Сванидзе, — ну, позвонил я Ноябрине Михайловне. Сказали, что ее к телефону пригласить не могут. Она в скверике гуляет. К ней — посетитель.
— Понятно, — сказала я, чуть отталкивая упорно предлагаемую мне водку, — потом, Антон Антоныч… потом!
— Обещаешь? — хитро прищурился дед.
— Обещаю, что с тобой делать!
* * *
Больничный сквер облетал ранними желтыми листьями. Легкий полумрак струился меж деревьями. Зажгли несколько фонарей. Светлые аллеи мягко стелились под ногами.
Мы со Сванидзе шли по направлению к больничному корпусу, где лежала Ноябрина Михайловна. Аллея, которой мы следовали, вливалась, как и несколько ей подобных, в круглую площадь, обсаженную старыми вязами, с каменными скамейками по периметру, с неработающим, довольно-таки обшарпанным фонтаном в центре. Здесь гуляло большинство пациентов со всех корпусов. Правда, сейчас было весьма прохладно, и больные предпочитали теплые палаты, не рискуя получить простуду сверх основного заболевания.
— Где-то здесь, — сказала я.
— На ловца и зверь бежит! — воскликнул Сванидзе. — Вон она! А с ней какой-то человечек, отсюда не вижу. Погоди… черрт! Да это ж ее муж, Алексаша! Нашелся, хлопец! Ты смотри, какие у них лица сумрачные! Может, не будем беспокоить? Все-таки им сейчас не до нас.
Я молчала.
— Ну, ты как думаешь?
— Нет, — выдавила я, — мы им не помешаем. Идем, Альберт Эдуардович.
— Ты уверена?
— Да. Идем, сказала.
Пока мы разговаривали со Сванидзе, Алексаша и Ноябрина Михайловна развернулись и пошли в противоположную сторону аллеи. Мы последовали за ними. Нагнали притихшую, но вновь соединившуюся семейную пару метрах в ста от круглой площади, на изгибе аллеи, где стоял массивный железобетонный блок и лежали несколько железных прутов арматуры. Я нырнула за ствол раскидистого вяза и потянула за собой ничего не понимающего Сванидзе. Ноябрина Михайловна села на блок, Алексаша предварительно расстелил на холодном бетоне свою куртку.
— Тебе не холодно, Саша? — жалобно спрашивала та. — Нет? Ты похудел, Саша. Ты ведь похудел?
— Похудел, — покорно отвечал тот. — Может, не будешь сидеть на бетоне? Простудишься.
— Я чуть переведу дыхание, а потом пойдем обратно в корпус. А ты куда уезжаешь, Саша?
— Что?
— Ты куда уезжаешь?
— Я же тебе сказал, Нона. Я нашел себе работу. У нас нет денег. Я должен заработать. А тебя я отправлю в Сочи, к тетке. Отдохнешь, подлечишься.
— Я не хочу…
Алексаша раздраженно отвернулся и тут взглядом наткнулся на меня. Он вздрогнул всем телом, как будто увидел Минотавра или еще какое-либо легендарное чудище. Поняв, что больше прятаться бессмысленно (тем более что Берт давно толкал меня в бок, не понимая, что мы играем в партизан), я вышла на аллею.
— Добрый вечер, Ноябрина Михайловна. Добрый вечер, Александр, — сказала я.
— Ах, Маша, — вздохнула Ноябрина Михайловна, — что же это вы так… все — зря. Наверно, опять меня чем-нибудь огорчите? Если да, то лучше уходите, не надо. Не хочу ничего знать, с меня хватит Игната. Вот слава богу, что Саша жив остался. Ему чудом удалось… — Она всхлипнула. — А я слышала, что и Ваня… что Ваню… Это — правда?
— Да, Ивана Алексеевича застрелили, — сумрачно сказала я.
Ноябрина Михайловна вдруг потемнела лицом, посмотрела на меня так, словно различила за моим миловидным обличьем лицо чудовища, и выдохнула:
— Да как же… да вы же!.. Это же ваш начальник — это он убил Ваню! И как же вы могли набраться наглости сюда прийти, чтобы смотреть на меня… вашими бесстыжими глазами? Может… может, еще денег попросите за то, что вы трудились, ехали ко мне?
— Я, кстати, к нему ходил, — вдруг брякнул Алекса-ша, — смотрел.
— Зачем? — не поняла Ноябрина Михайловна.
— Да так… просто.
Я полуприкрыла глаза веками и произнесла:
— Ноябрина Михайловна, у меня действительно есть для вас новости. Одна хорошая, другая — наверно, тоже хорошая, но это зависит от того, под каким углом на нее посмотреть. Так вот, хорошая: я нашла Илюшу.
Клепина заморгала своими коровьими ресницами. Смысл сказанного доходил до нее медленно, вливался по капле. Я покосилась на Алексашу, сжимавшего локоть супруги. Его темное лицо было сумрачным и не выразило особой радости от услышанного.
— Нашли… Илюшу? — наконец проговорила Ноябрина Михайловна. — Гы-де?
— Давайте сейчас не будем об этом. Главное, что он жив, хотя и не могу сказать — здоров. У него сотрясение мозга, он помещен в эту же больницу. С ним все хорошо.
— Ну, слава богу… — пробормотала Ноябрина Михайловна. — Слава… вы меня извините, что я вот так резко… резка…
— Ничего, — махнула рукой я.
— Но я ведь, верно, должна… денег, да?
— Вот что, Ноябрина Михайловна, — заговорила я, не обращая никакого внимания на ее реплику насчет денег, — теперь о главном. Илюшу я нашла, но тот человек, из-за которого все произошло, не виновен в том кошмаре, который посетил в последнее время вашу семью. Тот человек, у которого был Илюша, напротив, хотел как лучше, и, наверно, не его вина, что получилось… вот так. Ноябрина Михайловна, я хотела определиться с главным: кто убийца?
— У…убийца? — переспросила она.
— Вот именно. Убийца вашего сына и вашего брата, тот, кто едва не отправил на тот свет и моего близкого человека. Вы хотите знать, кто он?
Ноябрина Михайловна встала с железобетонного блока так резко, что Алексашина куртка соскользнула с холодной серой поверхности и упала на асфальт.
— Вы… знаете, кто он? — пролепетала она.
— Да, знаю, — сказала я. — И у меня есть много доказательств, подтверждающих вину этого человека. Вернее, этого нелюдя. Потому что Игната можно было и не трогать.
Из глаз толстой женщины брызнули слезы. Ничего. Правда всегда полезна, сколь бы горька она ни была.
