Но монах не ответил ему. Он подбежал к кровати, упал на колени и, согнувшись, вытащил из-под неё кожаный дорожный баул. Сунув в него руку, он поднял побелевшее лицо:
– Деньги унёс…
Если здесь так опасно, что даже Филипп убежал, – торопливо проговорил Джо, склонившись к монаху, – то и нам нужно поскорее отсюда убраться.
– Куда? – глухо спросил патер.
– На виллу атамана Дикого Поля. Его зовут Перебей-Нос. Я много лет хорошо ладил с ним. Там достаточно безопасно.
– Но как мы дойдём без охраны?
– Мой ром здесь знают все. Стало быть, и меня тоже. Увидишь – нас по пути ещё будут приветствовать!
– Тогда скорее, – встал с коленей монах. – Меня начинает пугать одна мысль. Что, если Филипп заодно с ними?
– С кем это с ними? – обеспокоенно поинтересовался Джо Жаба. – Случайно, не появился поблизости корабль с названием “Дукат”?
Однако монах, не слыша его, продолжал бормотать:
– Тот здоровяк, в лесу под Бристолем, нам встретился не случайно. На моих глазах Филипп его убил, – и вот, оказывается, – не убил! И вот – они уже здесь. Здесь! На окраине мира, в Адоре! От кого узнали, что мы бежали сюда? Плохо дело, ой плохо.
Они торопливо вышли из дома. Озираясь, направились к воротам Города. Джо получил от привратников какое-то сданное им на хранение оружие и, схватив за рукав, потащил патера за собой. Быстрым шагом шли через Дикое Поле. Джо действительно ответил на пару приветствий, но Люпус этого не замечал. Он разговаривал сам с собой, всё время спрашивая:
– На чём “сломался” Филипп? На чём? Деньги? Женщина? Страх? Желание власти? Власти?! Сам захотел управлять тайными ложами, которые я создавал много лет? Но тогда он совершенно уверен, что мне отсюда не выбраться! Значит, мой преследователь уже здесь. Откуда он взялся и кто он такой, проклятый, неведомый мастер Альба?
УЖИН В “ОБЖОРЕ”
В одиночку по Дикому Полю никто не ходит, особенно ночью. Никто не выходит и из Города – сразу после минуты, когда опустеет арена Адорского рынка и, клацнув засовом, затворятся ворота. Эту особенность растолковал Бэнсону вечером пришедший к нему Битый Лоб. Носорог оставил свой пост и, вскинув топор на плечо, последовал со своими новыми друзьями в трактир.
В один день Бэнсон обзавёлся не наёмной командой, а именно друзьями. Битый Лоб, который предупредил его о том, что пари – это ловушка, топал рядом, рассказывая, почему никто ночью не выйдет из Города. Шёл рядом Урмуль, который весь день просидел рядом с заступившимся за него незнакомцем. Они не сказали за день друг другу и пары слов – Урмуль в силу своего врождённого недостатка, Бэнсон – по причине обыкновенной неразговорчивости. Но обед, принесённый в полдень трактирным поваром, Бэнсон честно поделил с этим странным “Ур-Муль-Железные-Пальцы”, и тот сидел рядом, как будто знал Бэнсона тысячу лет, и забавлялся тем, что бросал камни в сторону моря, – да так, что Бэнсон иногда внутренне изумлялся тому, как далеко может бросить камень обыкновенный человек, – едва не до середины Адорской бухты.
Шёл с ними ещё и четвёртый. Это был простак, который после бегства пиратов, унёсших его деньги, подобрался неуверенно к Бэнсону с вопросом о том, что теперь будет с брошенными ими оружием и одеждой. Получив от грозного бойца с топором безразличное “забери себе”, он сложил всё в кучу, но унести с пристани случайную эту добычу не смел. Дождавшись, когда Урмуль, Битый Лоб и Бэнсон отправятся в трактир, простак пристроился в двух шагах позади – так, чтобы всем встречным казалось, что и он принадлежит этой серьёзной компании.
По дороге Битый Лоб рассказывал, что весть о превращении “Три Ноги” в “Обжору” облетела всё Дикое Поле, и в трактире целый день не было ни одного свободного места, и что за день он сделал недельную выручку.
А простак плёлся упрямо следом и оказался вдруг кстати. Выяснилось, что один повар сбежал. В комнате бывшего трактирщика был вскрыт пол, и в земляной яме отчётливо отпечатались следы долгое время простоявшего там сундучка. Теперь, разумеется, этого сундучка не было. Но, кроме того, исчезли и котомка Бэнсона, и чёрный, с белым крестом, чехол топора.
Простак был тут же пристроен на место сбежавшего повара, – и в этом имелась явная необходимость: воодушевлённые необыкновенной историей проигрыша трактира пираты ели и пили, как после великого голода.
Сели в помещении за перегородкой – и новый владелец трактира, и двое его случайных друзей. Битый Лоб зажёг три свечи, принёс ужин.
– Котомку жаль, – вздохнув, сказал Бэнсон.
– Там были ценные вещи? – сочувственно спросил Битый Лоб.
– Не то чтобы ценные. Просто для меня – дорогие. Рубаха с “Дуката”, например…
Едва Бэнсон проговорил эти слова, как распахнулась дверь – та, которая “для своих”, со двора, – и в столовую-спальню-кабинет бывшего владельца трактира ввалился пропавший недавно повар. Сидящие за столом не сразу узнали его. В разодранной одежде, залитый кровью, с разбитым до рваных ран и чёрных шишек лицом. Сзади, толкая несчастного повара в шею, шёл высокий и крепкий пират, и за стеной звучали ещё голоса и шаги. Но самое поразительное было не в этом. Бэнсон как на небывалое чудо воззрился на третьего вошедшего в кабинет – невысокого роста, со шпагой в ножнах, с походкой ловкой и быстрой. Это была женщина.
– Ваш? – тяжёлым басом спросил высокий пират, сжав шею повара так, что тот плюхнулся на колени.
Бэнсон спокойно и неторопливо потянул к себе свой огромный топор.
– Нет, подождите! Мы пришли не для ссор! – воскликнула женщина и добавила: – Габс, пошёл вон.
Пират, как ребёнок, втянул голову в плечи и, попятившись, выбрался из помещения во двор.
– Этот упрямец, – сказала гостья, указывая на избитого повара, – продавал на рынке кое-что из вещей. Одна из них мне знакома. Он не хотел говорить, где он это взял. Но мы его убедили. И он привёл нас сюда. Меня занимает один только вопрос: кому принадлежит эта вещь?
Она щёлкнула пальцами, и в двери ей передали пропавшую котомку, из которой она вытянула большую рубаху ярко-алого шёлка.
– Это моя рубаха, – сказал Бэнсон, не двигаясь с места. – А чем она знакома тебе?
– Этот шёлк невозможно подделать, – сказала женщина. – В такие рубахи были одеты матросы из команды человека, в которого я влюблена. К сожалению, безответно.
И тут Бэнсон несколько потерял себя. Он покраснел, торопливо привстал, задев коленом стол, на котором повалилась пара (запечатанных, к счастью) кувшинов. Неуклюже, но с сильной претензией на грациозность он сделал приглашающий жест рукой. Женщина, придержав шпагу, села за стол.
– Лоб! – сказал Бэнсон. – Будь добр, скати в круг во дворе несколько бочек. Выставь на них угощение – пусть поедят, – этот повар-воришка, и Габс, и все, кто пришёл. И вы с Урмулем. И поставь прибор даме. Пожалуйста.
