Шагнув, я жёстко спросил его:
– Сколько стоят её слёзы?
Он задохнулся, умолк.
– Ты не знаешь? Я тебе доложу. Ты продашь дом. Не кому-то из друзей, за два пенни. Нет, за полную стоимость, с аукциона. Все деньги отдашь ей. Столько стоят её слёзы.
– Это справедливо! – звонко заявил рыжий разбойник, всё ещё сжимающий в руках крысу. – Или я тебя загрызу!
– Завтра, – спросил я, – понедельник? У нотариусов выходной день?
– Да, – дрожа, ответил бездомный. – Сегодня, воскресенье – последний рабочий…
– Смотри, как удачно. У тебя есть день на то, чтобы перевезти мебель, вещи.
– Ку-да?!
– Разумеется – к ней!
И я указал на дрожащую на своём стуле прачку.
– Две гнусные гадины, убивающие чужую любовь! Вы до конца дней будете жить вместе. В домике-прачечной, купленном на украденные деньги! И работать станете прачками, сами, без слуг! Столько стоят её слёзы. И стоимость нотариальной конторы сюда же, и стоимость твоего старого дома!
Я посмотрел на прачку.
– Я… Согласен! – с облегчением выдохнул нотариус и вполоборота посмотрел на соседку.
– Она тоже согласна, – уверил его я. – За принуждение девушки благородного происхождения к насильственному браку – лет пятнадцать тюрьмы. А в тюрьме – крысы.
Повернулся, кивнул своим. Барт, Милиния, Пит, Гобо, а за ними все остальные потянулись во двор.
– Завтра приедешь к Давиду, – негромко сказал я Готлибу, – пригласишь его проследить за делами. Кстати, пусть он найдёт приличного покупателя на нотариальную контору.
Готлиб кивнул, вышел. Я, оставшись наедине с полупленниками, шагнул и негромко сказал нотариусу:
– Всё озвученное имеет силу лишь в одном случае. Если ты не дотрагивался до неё. Но если выяснится…
– Клянусь! – как-то даже радостно закричал он. – Клянусь! Не дотронулся даже до края платья!
– Гут. – На манер Штокса завершил я и тоже вышел.
Во дворе, окружённая сияющими личиками, стояла Милиния и, счастливо улыбаясь, плакала, плакала. Украдкой смахивал слёзы и обнимающий её Барт.
– Как узнали? – спросил нас Дэйл. – Приехали в город и случайно зелёный плащик увидели?
– Нет, – качнул я головой. – Тай увидел вас ещё ночью.
– И вы целый день…
– Да, мой хороший. И в развалинах с портовыми тоже.
Дэйл недоверчиво-восхищённо оскалился. Потом спросил:
– С портовыми говорили?
– Да.
– Что было у того за спиной?
– Пистолет.
– Вот дурачок.
– Да всё в порядке. А нам, знаешь, предстоит ещё одно тайное и очень важное дело. С утра надо бы, а мы целый день пропустили.
– Какое дело?
– Мы с Готлибом «клямку» закончили. Ножку для Ксанфии. Сегодня она сделает несколько шагов двумя ногами!
– О, едем в «Шервуд» скорее!!!
Да, и мы помчались в «Шервуд». Хотя «помчались» громко сказано. Покатили с умеренной быстротой, чтобы не рассыпать зелёный «горох» с крыши. Но, как бы ни спешили, на выезде из города крик из кареты вдруг заставил Дэйла натянуть вожжи. Карета остановилась. Барт выпрыгнул и поднял жмущегося к забору дрожащего худого котёнка. Белый, рыжий и чёрный, – трёхцветного. Как у судьбы и просили. Сказано ведь – «просите, и вам дано будет».
И вот к нам, набившимся как горох в горшочек в чашеобразное чрево кареты, добавился ещё и котёнок. Мы ехали, плотно прижавшись друг к другу, и Чарли, явно добывая себе перед Дэйлом прощение за обиду, нанесённую Ксанфии, торопливо и громко рассказывал о причинах того, что произошло за минувшие ночь и день.
Где и как устроили в «Шервуде» Барта с Милинией, я не видел, оставил эту заботу Эвелин. Сам же, в совершенном одиночестве, оседлал самого быстрого жеребца и домчался до города. Спешившись в постоялом дворе, заплатил за место в конюшне и почти уже в сумерках нашёл нужный трактир. Я знал, – если корешок сорной травы оставить в земле, то из него однажды непременно вылезет на свет Божий большой, усеянный иглами куст. То же можно сказать и о некоторых событиях, и оставить такое событие без вмешательства я не мог.
Перед самым входом в трактир стоял высокий, бритый наголо человек и что-то негромко говорил двоим людям, неприметным, в длинных мятых плащах, в шляпах. Эти двое стояли спиной ко мне. А лысый был настолько увлечён разговором, что должного внимания на меня не обратил. А я, пустившись идти на цыпочках, успел услышать:
– Так, значит, проще не бывает. Рыжий, маленький, в зелёном плаще с капюшоном.
И, протянув две серебряные монетки, ушёл в трактир.
Двое, пряча монетки, развернулись и, едва не столкнувшись со мной, обогнули сбоку, быстро и равнодушно, направляя стрелу своего внимания в порт.
– Стоять, – властно сказал я им в спины.
Развернулись мгновенно. Вонзили опытные, холодные взгляды. Незаметно опустили руки в карманы. И один не без демонстративной насмешки ответил:
– Стоим.
Не без демонстративности же и я отстегнул клапан поясного портфунта… и начисто стёр с их физиономий насмешку. Застегнул клапан. Протянул две золотые монеты.
– За то, чтобы маленького рыжего не искать.
Двое коротко переглянулись. Каждый вытянул по одной руке. Взяли монеты. Переглянулись ещё раз. Понимающе улыбнувшись пронёсшейся безмолвной секунде, я быстро проговорил:
– Теперь вопрос. Что лежит у меня в кошельке?
И ласково тронул портфунт.
– Гинеи, – уже без весёлости, уже отчётливо деловито отозвался негромкий голос.
– Ответ неправильный, – без экивоков, холодно сказал я. – Там лежит ваша смерть.
И, развернувшись, шагнул к трактирной двери.
– Как твоё имя?
Да, опытные ребята. Единственно уместный в такую минуту вопрос.
– Шервуд.
И вошёл в шумный трактир.
Детина уже расставлял винные кружки на стойке. Я изначально не хотел, чтобы то дело, с которым ехал к нему, было улажено с давлением с моей стороны или угрозой, потому ещё в конюшне отцепил шпагу, снял треуголку и надел шляпу и плащ Носатого. И теперь, поймав привычный, отработанный, как у волка, взгляд трактирщика на звук открытой двери, слегка опустил голову, взялся, как бы поправляя, за переднее поле шляпы и, относительно замаскировав таким образом лицо, быстро прошагал к стойке.
– Долги нужно возвращать, – глядя ему прямо в глаза, сообщил я негромко и миролюбиво. – И по возможности быстро.
Детина вздёрнул брови вверх, отчего лоб его взялся морщинами. Поднял тяжёлую, без сомнения, хорошо знакомую с морской работой клешню, скрючил пальцы, с хрустом почесал чисто выбритую голову.
