– А мне сегодня шестнадцать лет.
Барт, выпучив на нас глаза, испуганно сообщил:
– А я-то забыл!!
– Праздник! – быстро сказал я ему. – Ты не знаешь ещё, какой сегодня будет в «Шервуде» праздник!
– Я проскачу на ферму, – кивнул мне Дэйл, – позову оттуда всех наших!
– Давай, – кивнул я в ответ. – Пока не вернёшься – мы завтракать не сядем.
Дэйл побежал к конюшне. Барт подхватил полотенце, кувшин и поспешил в дом, каменный, старый, пыльный, гулкий, так внезапно очнувшийся после многолетнего сна. А я устремился в каминный зал. И вдруг утратил напрочь и счастье на лице, и улыбку: над «Шервудом» пронёсся удар невидимого, замурованного где-то в каменной кладке колокола. «Тай сигналит. Что-то случилось».
Мы столкнулись в галерейном переходе из хозяйственного двора на плац.
– Опасность, – сказал Тай, и я мгновенно ощутил колкий озноб.
Слово, которое он произнёс, в его устах значило именно то, без метафор. Тай круто повернулся и зашагал к каминному залу. Последовав за ним, я увидел стоящих на верхней ступеньки большой лестницы Готлиба и Робертсона. Оба – в полном боевом оснащении. Теперь мы уже трое топали за деловитым японцем, а он вёл нас в сторону цейхгауза с лабиринтом. И вот, в одном из переходов нам преградила путь синяя, свежекованная решётка. И за ней, в пяти ярдах, тоже виднелась решётка, а между ними сидели у стены на корточках люди.
– Нет нужды беспокоиться, – усталым голосом сказал один из них и встал. – Я пришёл не как враг. Я о прощенье пришёл просить. Здравствуй, Том.
– Не узнаю, – ответил ему я, пристально вглядываясь в высокую, чуть согнутую фигуру, землистое лицо, седые длинные волосы.
– Ну да, – грустно ухмыльнулся он. – Даже метки, по которой меня можно было узнать, не осталось.
И он поднял руку. Я увидел на его кисти давно заживший бурый квадрат голого мяса, и ещё не догадавшись, но невероятным образом чувствуя, что догадка будет ужасной, оцепенел.
– Хумим-паша срезал, – сказал человек. – Сделал из моего льва что-то вроде настольного медальона.
– Подними-подними-подними! – прошептал я Таю.
И, едва только он поднял решётку, бросился и обнял вздрогнувшего от моих объятий пришельца.
– Стив! – проговорил я, отстранившись. – Выжил! Ах, молодец!
И он, вдруг мучительно оскалив зубы, резко отвернулся к стене и беззвучно, тряся седой головой, зарыдал.
Я поднял руку и стал мерно, кулаком, постукивать его в плечо.
– Всё хорошо, Стив, – говорил я, стараясь не дрогнуть голосом. – Всё хорошо. Сейчас пойдём завтракать. Потом покажу тебе замок. Увидишь, что мы с Эвелин успели сделать…
Тем временем Тай, быстро шагая, миновал ещё двоих, сидящих у стены мужчин, прошёл и приблизился к худенькому мальчишке.
– Смерть, – громко сказал он, указывая на него пальцем и обернувшись к Готлибу с Робертсоном. – Опасность!
Стив, торопливо отерев лицо, судорожно вздохнул, полуобернулся и отрицательно проговорил:
– Нет, конечно. Это Хасан, его Ашотик послал с нами. Он ребёнок совсем. Какая опасность.
Готлиб подошёл, внимательно посмотрел на мальчишку. Наклонился. Выпрямился. А Стив добавил:
– Ни у него, ни у нас никакого оружия нет.
– Тай никогда не ошибается, – возразил я ему. – Он – тень.
И, повернувшись к Робертсону, приказал:
– Если Дэйл ещё не уехал, передай ему, чтобы Ламюэль с фермы мчался сюда.
Робертсон выбежал из перехода. Готлиб отошёл к поднятой решётке и встал там, коротким движением поправив пистолеты на левом боку.
– Это – Бык Оливер, – сказал Стив.
Оливер тяжело встал и протянул мне каменную от мозолей руку матроса.
– Это – Матиуш Тонна.
Он тоже встал и тоже притиснул к моей ладони мозоли.
– Тай! – позвал я. – Очевидно, что до прихода Ламюэля мы отсюда не выйдем. Поэтому – сходи, принеси сюда что-то от завтрака. Вина, конечно. Сыра, лепёшек. Омелия первым делом с утра печёт лепёшки.
Тай посмотрел на замершего у решётки Готлиба, кивнул. Вышел.
– Кто такой Ламюэль? – негромко спросил Стив.
– Ясновидящий, – ответил я ему. – Солнечный монах.
– Никогда не слышал.
– Был в далёкой древности солнечный пророк, Зороастр. Очень давно, до Египта. Но и сегодня ещё живут люди, исповедующие его религию. Добрые, кроткие. Не пьют вина, не едят мяса. Двое их живут у меня, и эти двое – самое большое чудо в моём замке.
– А замок откуда?
– Купил. На Локке я нашёл чёрный жемчуг, за одну горсть которого мне в Индии отдали новый корабль.
– Локк – странное место. Ты там всё нашёл. А я там всё потерял.
– Это потому, что я создавал. А ты грабил.
– Совершенно точно. Не бывает точнее. Всякому, как мне сказал Одноглазый, ровненько по его делам воздаётся.
– Одноглазый – бристольский грузчик?!
– Он. Знаешь, когда я сходил по трапу на берег, у меня было такое чувство, что о моём прибытии уже знают и меня терпеливым образом ждут. И так оказалось. Шагнул ко мне в толпе высокий худой с чёрной повязкой. Сказал: «Трижды ты призывал смерть на этого человека. Сейчас снова с этим явился? Теперь сам умрёшь». И ушёл, повернувшись. Я так бросился за ним, что Бык и Тонна едва не отстали. Он шагал, и я шёл. Сели на камень между складов, в тихом месте. И он грустно продолжил: «В первый раз ты лишился имущества, друзей и свободы. Во второй был пробит мушкетными пулями, и вспомни, сколько от этого принял страданий. В третий – едва не закончил дни свои в лютых муках в Багдаде. И теперь снова идёшь по его душу?» Я тогда, сцепив зубы, просто кивнул. Так вдруг остро почувствовал, до какой степени устал преследовать тебя. И, как ребёнок, покорно ответил: «Я как считал? В жизни есть незыблемое правило: те, кто слабее, подчиняются тем, кто сильнее. А Том был не просто слабее меня. Он был никто. Щенок, обработчик дерева. И этот щенок посмел трижды нарушить правило. Первый раз – он отказался знакомить меня с понравившейся мне женщиной. Второй – он организовал бунт против меня на острове. И третий – он победил меня в этом бунте. Как мне можно было продолжать жить, не исправив этой несправедливости? Жизнь – это тяжёлый поход. Невозможно совершить такой поход, если попал камень в ботинок. А Том оказался для меня как раз таким камнем». Тогда Одноглазый помолчал, потом медленно, и как-то пугающе-безжалостно произнёс: «Кукла ты на верёвочке. Вот прямо сейчас, если захочешь, я покажу тебе, кто тебя по жизни ведёт». Я молчал. Встал и стоял, дрожал отчего-то. Он посадил меня на камень.
Повернулся к Быку и Тонне и властно так приказал: «Никого сюда не пускайте. Он будет кричать». Они послушно встали у начала прохода. А Одноглазый взял мои руки в свои и сказал: «Я, когда впервые увидел, орал так, что меня матросы связали». И вдруг я провалился в чёрную яму. Со стороны, наверно, казалось, что я потерял сознание. И я увидел…
