– Как звали отца твоего прадеда? – спросил я Джеймса, ведя его за собой через таверну.
– Джек Дарбсон, – ответил он мне, – но, кроме имени, я о нём ничего не знаю.
– Тебя ждёт радостная весть, – сообщил я Джеймсу, покорно следующему за мной. – О Джеке Дарбсоне известно многое.
Немало недоумённых взглядов вызвало появление портового грузчика, а потом бедно одетого юноши, которых я усадил за командорский стол. Вопросительно взглянула на меня и Эвелин. Я, взяв руку Джеймса, приподнял её. И моё обещание радостной вести произвело на юношу гораздо более слабое действие, нежели счастливое изумление, засиявшее на лице моей жены.
– Простите, сэр, – сказал он мне. – Я не могу понять причины моего присутствия здесь. А также – на какую работу вы меня взяли.
– Во-первых, Джеймс, ты очень богат. Недавно в замке «Шервуд» я откопал сундук с личными вещами Джека Дарбсона и его личным письмом. А также с деньгами, оставленными им Ричарду, своему сыну, твоему сводному родственнику. Работа же твоя будет простая: дружить с моим библиотекарем Генри, разбирать наследство Джека Дарбсона и писать свою история про рыцаря и дракона. Жалованья тебе не предлагаю, поскольку – повторюсь – ты очень богат. Но если захочешь жить в «Шервуде», – возьму на полный пансион.
В эту минуту перед Джеймсом поставили блюдо, которое передала Алис, с отборными кусками хорошо пропечённого мяса.
– Простите, сэр, – смущённо сообщил мне Джеймс, – я не ем мяса.
– Как это? – не сразу понял я.
– По этическим убеждениям – я витар.
– Незнакомое слово.
– Это латынь. «Вита» – жизнь. «Ар» – земля. Полностью – «живая земля».
– В практике, стало быть, отказ от мяса?
– Именно. Отказ от употребления в пищу всего, что получено путём убийства.
– Тогда добро пожаловать в нашу семью. В замке «Шервуд», как это ни удивительно, никто не ест мяса.
– В самом деле?!
– О да. И сам я, по твоему определенью, – витар, и супруга моя Эвелин – тоже витара.
– Мне и слово, и смысл такой жизни достались от Ричарда Дарбсона. А как пришли к этому вы? Мне непередаваемо интересно!
– Маленькая девочка, искалеченная злыми людьми, дала нам саму идею. Эвелин придумала как воплотить её в обыденной жизни. И некий наивный и романтический иностранец, не ведая того, стал инструментом в её воплощении.
– Как интересно! – шептал потрясённый Джеймс. – Это неодолимо интересно!
Звучали громкие застольные речи, матросы и гости то хохотали, то оглушительно ревели «виват!», и в паузах я, наклонившись поближе, рассказывал Джеймсу и придвинувшемуся к нам бургомистру чудесную историю о невероятном таинственном сундуке.
Пришёл час, когда насытившиеся матросы достали трубочки и закурили. И пришёл горожанин, держа на животе массивную, по виду весьма тяжёлую книгу. Перегнувшись через стол, я взял у него книгу. Передал Джеймсу. Спросил:
– У тебя ещё какое-то имущество есть?
Но ответил мне его доброжелатель.
– Только его дурацкий перстень! – насмешливо заявил он. – Сказано ведь уже – нахлебник.
– Тем лучше, – кивнул я. – Купит себе всё новое.
– На какие доходцы? Он же ничего не имеет!
– Уважаемый джентльмен, – сказал я ему. – Этот перстень – точное указание того, кому я сегодня вручаю семьсот серебряных гроутов – наследство Ричарда Дарбсона. Второй, точно такой же, перстень, находится у меня. Джеймс отправляется жить в имение «Шервуд» и, если у вас появятся какие-то имущественные претензии, приезжайте с ними прямо туда.
– А ещё лучше сразу – матросом на торговый корабль, – с едкой насмешкой влез в разговор бургомистр. И, взглянув на меня, слегка пьяненький, он добавил: – Это я к тому, чтобы изначально пресечь сладкие размышления этого господина о семистах серебряных гроутах.
Случаются люди, которые манерой поведения способны даже в изысканном обществе напрочь удалить деликатность. Так и этот вот тюремщик «Альмагеста» стоял, просительно улыбаясь, и вожделенно поглядывал на несколько незанятых мест за командорским столом. Ну не приказывать же было ему пойти прочь! Вот тогда-то и был бы конец деликатности, и это при дамах! Поэтому я выбрал малоприятную для светских нахалов манеру действий. «Тебя здесь нет», – мысленно сказал я нацепившему маску простодушного дружелюбия, и встав, обратился к залу.
– Леди и джентльмены! – произнёс я, не до конца этой фразой истребив рокоток разговоров.
– Ойс!! – оглушительно гаркнул Бариль, облечённый властью корабельного боцмана бывший пират. – Будет говорить мастер Том, капитан «Дуката»!!
И одним жестом поднял весь алый стол, который в свою очередь прогремел: «Виват!!»
Добыв таким образом наивозможнейшего внимания, Бариль сел, и с грохотом стульев вернулась в застольное положенье команда.
– Леди и джентльмены! И вы, благородные судовладельцы, и вы, простые работники синей пашни! Все мы знаем, сколько жизней забирает океан, – и заурядных матросов, и благородных господ! И сколько женщин остаются на берегу и проводят ночи в слезах, надрывая сердца в немом крике – «приди домой!». Джентльмены, давайте встанем сейчас. Выпьем стоя! За верных своим мужьям женщин, которые из одиноких и подчас очень бедных комнат посылают на наш бренный путь свою любовь, – и не находят нас тогда ни железо, ни пули, и бегут тогда прочь пираты, тайфуны, болезни и неудачи! Кто хоть однажды поднимал паруса – тот это знает! За женскую верность, джентльмены, и за то, чтобы Бэнсон, в таверне которого мы сейчас пьём, вернулся к своей жене Алис, и к сыну, которого он ещё не видел.
Все мужчины, находившиеся в ту минуту в таверне, стояли. Бариль, высоко подняв кружку, басом прогремел в многолюдном пространстве:
– Да будет так!
И все с грохотом сдвинули кружки.
Когда гости таверны выпили и с неизбежным шумом опустились на свои места, вернулся и сел на свой стул на балконе и назойливый молодец. Но, временно смирив своё недовольство, он держал его наготове, пиявка портовая, и очень скоро позволил ему клацнуть ядовитыми зубками.
Да, Гэри обладала незаурядным сплавом воли, ума, чутья и удачи, что позволило ей не только выжить в чудовищном мире пиратов, но и занять в нём привилегированное место. Она была великой персоной – но только среди тех, кто её знал. Здесь, в мирной береговой жизни, следовало придерживаться самопредъявления скромно-умеренного, как и полагается английской добропорядочной леди. Но, мой любезный читатель, поместить тебя или меня в дикий мир, напрочь отрицающий утончённость манер, – кто бы из нас не одичал?
Сидевшая между Пантелеусом и Клаусом, она встала и громко произнесла:
– Позвольте мне, добрые господа, на одном маленьком примере показать, что он за человек – Бэн Бэнсон!
Мгновенно все взгляды в таверне были устремлены на неё. И не все их этих взглядов были доброжелательны. Разумеется, недоброжелательность не адресовалась непосредственно этой незнакомой никому даме, а факту её ораторствования, поскольку не говорили ещё ни бургомистр, ни гость из Лондона. Но Гэри далека была от светских экивоков, и, не замечая настроения слушающих, продолжала:
