– Представь, что Кошмарный День, который мы сегодня устроили, – это картина. И нам нужно её закончить.
Я ничего не поняла из его бормотания. Но решила не спорить.
Мишкин дедушка любил рисовать, у него даже мольберт стоял в комнате.
Думаю, Мишка разбирается в этом лучше меня. А мой папа – врач. Может, у врачей тоже есть какой-нибудь «последний штрих», но он мне про это никогда не рассказывал.
На четыре флакончика валерьянки ушли наши последние деньги.
Мы полили дверь во вторую квартиру, и ещё немножко хватило на голубой коврик с надписью WELCOME. Мишка сказал, это значит «добро пожаловать».
– И что теперь? – спросила я.
– А теперь открываем подвал и говорим: «Велкам!» Если коты по-английски не поймут – можно их ковриком к двери приманить.
Коты СРАЗУ поняли всё. Это была просто Волна Котов – как в фильме про цунами. Они хлынули на лестницу и чуть не смыли меня и Мишку. Хорошо, что мы успели спастись на площадке между этажами. Было даже страшновато смотреть, как они, толкаясь и завывая, кидаются на несчастную дверь.
– Вот это, я понимаю, последний штрих, – довольно вздохнул Мишка.
– Ага. Настоящая КОТОстрофа.
Интересно, как мы сможем пройти мимо этих котов? А вдруг они решат, что мы тоже хотим вылизывать политый валерьянкой коврик? И станут его защищать… И тогда нам придётся сидеть и ждать, пока все коты не уснут…
За окном стало совсем темно. Ветер закручивал снег вокруг жёлтых лампочек фонарей. На ветки намело настоящие сугробы.
Я вдруг поняла, что ужасно хочу, чтобы этот день перестал быть Кошмарным Днём, а стал каким-нибудь скучным, самым обычным. Даже если мы с Мишкой весь день проторчали бы дома – пускай!
И тут я увидела Эльвиру. Она медленно шла по дорожке к подъезду, и её высокие каблуки тонули в снегу. На белом пуховике остались черничные разводы. Значит, мороженое до конца так и не отстиралось.
Хлопнула дверь подъезда. Я услышала голос Эльвиры:
– Да ну, Кать, я ему объясняю – приехать не смогу… А он заладил: я так ждал, я так ждал… Обиделся и телефон отключил… Да вообще! Я звоню, а он недоступен.
Мы с Мишкой просто прилипли к стене. Эльвира спокойно поднималась по лестнице, она ни о чём не догадывалась. А за поворотом её ждал…
Кошмар пятый
Последний штрих
Действующие лица: Эльвира, множество котов.
Реквизит: валерьянка, мобильный телефон.
Эльвира (говорит по телефону): Я думала, он мне сегодня предложение сделает, а тут… А-А-А-А-А-А-А!!!!!! Кошки!!! (Визжит.)
Коты: Мр-р-рыу!!! Мыу-у-у!!! Мяу-у-у!!!
Эльвира: Брысь, кыш… Кать, да это я не тебе!
Эльвира спотыкается о кота, роняет мобильник.
Мобильник (разбивается): Бдзынь.
Эльвира (отпихивает орущих котов, роется в сумочке, бормочет): Где же эти ключи!!!
Ничего не найдя, опускается на корточки и вытряхивает содержимое сумочки на пол.
Эльвира (поворачивается к лестнице и кричит): Чего уставились? Думали, я вас не вижу? Думали, я дура, ничего не пойму?! Да забирайте эту дебильную собаку и делайте с ней, что хотите…
Закрывает лицо руками. Плачет.
ЗАНАВЕС.
Мы с Мишкой медленно спустились по лестнице. Около последней ступеньки поблёскивала связка ключей. Я подняла её и осторожно положила перед Эльвирой.
– Вот.
Она сидела на грязном полу – со своими блестящими волосами цвета Ледяной Блонд, с розовым лаком на длинных ногтях.
Она плакала громко, на весь подъезд.
И это было неправильно.
И я не знала, как всё исправить.
Наверное, хорошо, что Мишка придумал Последний Штрих, потому что мы победили.
Её не за что было жалеть.
Мы победили и должны были радоваться.
А я не могла.
Дома было хорошо. Тепло и тихо.
Анька где-то гуляла, папа ещё не вернулся с работы. Ветка дремала в тёмной прихожей.
Только на кухне горел маленький свет над кухонным столом.
Мама развернула полотенце, достала кастрюлю с тёплой картошкой. Я подошла сзади и обняла её – вместе с кастрюлей. Мама тоже была тёплой. Наверное, она залезла под плед, чтобы почитать, и заснула.
Мне всегда нравилось, что моя мама такая весёлая и быстрая.
С ней можно драться подушками, играть в коридоре в футбол. Если её долго уговаривать, она может разрешить пообедать «Роллтоном» (а папа – никогда). Она может всё починить – и компьютер, и сломанную табуретку. И любые проблемы она решает очень быстро – как будто у неё в кармане лежит невидимый молоток. Она тюкает по этой проблеме, как по гвоздику: раз – и готово. Можно бежать дальше и не оглядываться.
Когда Аньке нужно поговорить, она всегда идёт к маме.
А я… Я иду к папе.
Мне кажется, он лучше меня понимает.
Но сейчас папы не было. И мама была какая-то новая – тихая и задумчивая.
Я полила картошку сметаной и спросила:
– Мам, разве взрослые могут плакать?
– Могут, конечно.
– И ты?
– И я.
– А ты от чего плачешь?
– Если очень больно. Помнишь, я летом бежала босиком к телефону и мизинцем – прямо о ножку кресла… Бр-р-р… Ужас!
– И ты плакала?
– Немножко… А однажды я плакала очень сильно – когда Анька маленькая была. Помню, какой-то день получился – просто кошмарный. Анька не слушалась, вредничала. А у меня сессия.
