Больше всего в мастерской бросалось в глаза внушительное
количество книг – именно они занимали большую часть просторного помещения.
Толстые томища заполняли шкафы, прогибали полки стеллажей, громоздились на
сундуках и комодах. На взгляд ведьмака, книги стоили целого состояния. Не было,
разумеется, недостатка и в других типичных элементах декора – чучела крокодила,
висящей под потолком рыбы-ежа, покрытого пылью скелета и солидной коллекции
банок со спиртом, содержащих, пожалуй, любую пакость, какую только можно себе
представить, – сколопендр, пауков, змей, жаб, а также неисчислимое
множество человеческих и нечеловеческих органов, в основном внутренних. Был там
даже гомункулус или что-то, что напоминало гомункулуса, но с таким же успехом
могло оказаться копченым младенцем.
На Геральта коллекция впечатления не произвела – он полгода
жил у Иеннифэр в Венгерберге, а Иеннифэр располагала еще более интересным
собранием, содержащим даже невероятных размеров фаллос, взятый, кажется, от
горного тролля. Было у нее не совсем удачно выполненное чучело единорога, на
спине которого она обожала заниматься любовью. Геральт считал, что если и
существует место, еще менее пригодное для любовных игр, так это, пожалуй,
только спина единорога живого. В отличие от него, считавшего кровать роскошью и
ценившего все мыслимые возможности, предоставляемые этим чудесным предметом
мебели, Иеннифэр была на удивление изобретательной. Геральт вспоминал приятные
моменты, проведенные с чародейкой на крутой крыше, в забитом пылью дупле, на
балконе, причем – чужом, на перилах моста, в раскачивающейся на бешеной реке
лодке и во время левитации в тридцати саженях над землей. Но хуже всего был
единорог. Наступил все же счастливый день, когда кукла сломалась под ними,
развалилась и разлетелась на куски, подбросив массу поводов для смеха.
– Что тебя так забавляет, ведьмак? – спросил
Истредд, присаживаясь к длинному столу, уставленному неимоверным количеством
истлевших черепов, костей и ржавых железяк.
– Всякий раз, когда я вижу такое, – ведьмак уселся
напротив и указал на банки и склянки, – я задумываюсь, действительно ли
нельзя заниматься магией без всей этой мерзопакости, при одном взгляде на
которую желудок подскакивает к горлу.
– Дело вкуса, – сказал чародей, – и привычки.
Что одному противно, другого как-то не трогает. А что противно тебе, Геральт?
Интересно, что может быть противно тому, кто, как я слышал, ради денег может по
шейку лезть в дерьмо и нечистоты? Пожалуйста, не принимай мой вопрос за
оскорбление или провокацию. Мне действительно интересно, чем можно вызвать у
ведьмака чувство отвращения.
– А в этой баночке ты, случайно, хранишь не
менструальную ли кровь невинной девицы, Истредд? Понимаешь, мне становится
противно, когда я представляю себе, как ты, серьезный чародей, пытаешься с
бутылочкой в руке капля по капле добыть эту ценную жидкость, преклонив колени у
самого, так сказать, источника.
– В самое яблочко, – усмехнулся Истредд. – Я,
разумеется, говорю о качестве шутки, потому что относительно содержимого
баночки ты промахнулся.
– Но тебе доводилось использовать такую кровь, правда?
К некоторым заклинаниям, я слышал, и не приступишь, если под рукой нет крови
девушки, лучше всего убитой во время полнолуния молнией с ясного неба. Чем,
интересно, такая кровь лучше крови старой проститутки, которая спьяну свалилась
с частокола?
– Ничем, – согласился чародей, мило
улыбнувшись. – Но если вылезет наружу, что эту роль практически столь же
успешно может выполнять кровь хряка, которую гораздо легче добыть, то любой
голодранец примется экспериментировать с чарами. А вот если голытьбе придется
набирать в бутылочки и использовать так заинтересовавшую тебя девичью кровь,
драконьи слезы, яд белых тарантулов, бульон из отрезанных ручек новорожденных
или из выкопанного в полночь трупа, то у многих, уверяю, отпадет охота.
Они замолчали. Истредд, казалось, в глубокой задумчивости
постукивал ногтями по лежащему перед ним потрескавшемуся, коричневому,
утратившему нижнюю челюсть черепу и при этом указательным пальцем водил по
зубчатому краю отверстия, зияющего в височной кости. Геральт ненавязчиво
посматривал на него и пытался сообразить, сколько же чародею может быть лет. Он
знал, что наиболее способные умели затормозить процесс старения перманентно в
любом возрасте. Мужчины ради репутации и престижа предпочитали возраст более
преклонный, зрелый, говорящий о знаниях и опыте. Женщины – типа Йеннифэр –
меньше заботились о престиже, а больше о привлекательности. Истредд выглядел не
старше верных сорока. У него были слегка седеющие, прямые, доходящие до плеч
волосы и многочисленные, придающие серьезность морщинки на лбу, около рта и в
уголках глаз. Геральт не знал, естественна или же вызвана чарами глубина и
мудрость серых мягких глаз. После краткого раздумья он пришел к выводу, что это
не имеет значения.
– Истредд, – прервал он молчание. – Я пришел,
потому что хотел увидеться с Йеннифэр. И хоть не застал ее, ты пригласил меня
зайти побеседовать. О чем? О голодранцах, пытающихся порушить вашу монополию на
магию? Знаю, что к этому сброду ты причисляешь и меня. Я не удивлен. Правда,
мне на мгновение почудилось, что ты окажешься не таким, как твои кореша,
которые часто вступали со мной в серьезные разговоры только ради того, чтобы
сообщить, как они меня не любят.
– Я не намерен извиняться за своих, как ты выразился,
«корешей», – спокойно ответил чародей. – Я их понимаю, потому что
мне, как и им, пришлось крепко потрудиться, чтобы овладеть искусством
чернокнижника. Еще совсем мальчишкой, когда мои ровесники бегали по полям с
луками, ловили рыбу или играли в чет-нечет, я корпел над манускриптами. От
каменного пола в башне у меня ломило кости и болели суставы. Летом, разумеется,
потому что зимой хрустел лед на зубах. От пыли старых свитков и книг я кашлял
так, что глаза лезли на лоб, а мой мэтр, старый Рётшильд, никогда не упускал
случая стегануть меня по спине плеткой, считая, видимо, что иначе мне не
добиться успехов в науке. Я не испробовал ни военной службы, ни девочек, ни
пива. А ведь это были лучшие годы, когда все удовольствия особо притягательны и
приятны.
– Несчастный, – поморщился ведьмак. – Ну
прямо-таки слеза прошибает.
– К чему ирония? Я пытаюсь объяснить тебе причины, по
которым чародеи не любят сельских знахарей, заклинателей, целителей, ведьм и
ведьмаков. Называй это как хочешь, даже обычной завистью, но именно в этом
причина антипатии. Нас злит, когда мы видим в руках профанов и халтурщиков
искусство магии, которую нас научили воспринимать как элитарный дар, привилегию
наилучших и священную мистерию. Даже если это дедовская, бездарная и достойная
осмеяния магия. Поэтому мои коллеги тебя не любят. Я, сказать по правде, тоже.
