– Ответь на мой вопрос, Йен.
– Отвечаю: не знаю. Но разве это ответ?
Они замолчали. Долетающий с улицы гул утих, успокоился.
Клонящееся к закату солнце запалило огни в щелях ставен,
пронизало комнату наклонными лентами света.
– Аэдд Гинваэль, – проворчал ведьмак. –
Осколок льда… Я чувствовал. Знал, что этот город… враждебен мне. Он – плох.
– Аэдд Гинваэль, – повторила она громко. –
Сани Королевы эльфов. Почему? Почему, Геральт?
– Я еду за тобой, Йен, потому что поводья моих лошадей
запутались в полозьях твоих. А вокруг меня – пурга. И мороз. Холод.
– Тепло растопило бы в тебе льдинку, которой я ранила
тебя, – шепнула она, – и развеялись бы чары, и увидел бы ты меня
такой, какова я в действительности.
– Так стегани белых коней, Йен, пусть мчат они меня на
север, туда, где никогда не наступает оттепель. Чтобы никогда не наступила. Я
хочу как можно скорее оказаться в твоем ледовом замке.
– Этого замка не существует. – Губы Йеннифэр
дрогнули, скривились. – Он – символ. А наша езда – погоня за мечтой.
Недостижимой. Потому что я, Королева эльфов, жажду тепла. В этом моя тайна.
Поэтому каждый год в снежной замети несут меня мои сани через какой-нибудь
городок, и каждый год кто-нибудь, пораженный моими чарами, запутывает поводья
своих лошадей в полозьях моих саней. Каждый год. Каждый год кто-нибудь новый.
Без конца. Ибо тепло, которого я так жажду, одновременно уничтожает чары,
уничтожает магию и прелесть. Мой избранник, пораженный ледяной звездочкой,
вдруг становится обыкновенным никем. А я в его оттаявших глазах делаюсь не
лучше других… смертных.
– И из-под идеальной белизны проступает весна, –
сказал он. – Проступает Аэдд Гинваэль, паршивый городок с прекрасным
названием. Аэдд Гинваэль со своей мусорной кучей, огромной вонючей помойкой, в
которую я должен лезть, потому что мне за это платят, потому что для того меня
и сделали, чтобы я лез во всякую мерзость, которая у других вызывает ужас и
отвращение. Меня лишили способности чувствовать, чтобы я не мог ощущать, сколь
омерзительно мерзостна эта мерзопакость, чтобы не отступал, не бежал от нее,
охваченный ужасом. Да, меня лишили эмоций. Но не полностью. Тот, кто это
сделал, схалтурил, Йен.
Они замолчали. Черная пустельга зашелестела перьями,
раскрывая и складывая крылья.
– Геральт…
– Слушаю, Йен.
– Теперь ты ответь на мой вопрос. На тот, который я
тебе никогда не задам. Тот, который боюсь… Сейчас я его тоже не задам, но
ответь. Потому… потому что я очень хочу услышать твой ответ. То
одно-единственное слово, которого ты никогда мне не сказал. Скажи его, Геральт…
– Не смогу, Йен.
– Почему?
– Ты не знаешь? – Он грустно улыбнулся. – Мой
ответ был бы всего лишь словом. Словом, которое не выражает чувств, не выражает
эмоций, потому что я их лишен. Словом, которое было бы всего лишь звуком, какой
издает пустой и холодный череп, если по нему постучать.
Она молча глядела на него. Ее широко раскрытые глаза
приобрели цвет фиолетового пламени.
– Нет, Геральт, – сказала она. – Это неправда.
А может, правда, но не вся. Ты не лишен чувств. Теперь я вижу. Теперь я знаю,
что…
Она замолчала.
– Докончи, Йен. Коль уж решилась. Не лги. Я знаю тебя.
Я вижу это в твоих глазах.
Она не отвела глаз. Он знал.
– Йен, – прошептал он.
– Дай руку, – сказала она.
Она взяла его руку в свои, он сразу почувствовал покалывание
и пульсирование крови в сосудах предплечья. Йеннифэр спокойным, размеренным
голосом шептала заклинания, но он видел капельки пота, покрывавшие ее
побледневший лоб, видел расширившиеся от боли зрачки.
Опустив его руку, она протянула ладони, пошевелила ими,
ласкающими движениями поглаживая какой-то невидимый предмет, медленно, сверху
вниз. Между ее пальцами воздух начал густеть и мутнеть, клубиться и
пульсировать, как дым.
Он глядел словно завороженный. Магия творения, которую
считали высшим достижением чародеев, всегда увлекала его гораздо больше, нежели
иллюзия или трансформация. «Да, Истредд был прав, – подумал он, – по
сравнению с такой магией мои Знаки просто смешны».
Между дрожащими от напряжения ладонями Йеннифэр постепенно
материализовалось тело птицы, черной как уголь. Пальцы чародейки нежно ласкали
встопорщенные перья, плоскую головку, искривленный клюв. Еще движение,
гипнотизирующе-плавное, нежное, – и черная пустельга, покрутив головой,
громко заверещала. Ее сестра-близнец, все еще неподвижно сидевшая на рогах,
ответила тем же.
– Две пустельги, – тихо сказал Геральт. – Две
черные пустельги, созданные с помощью магии. Как понимаю, обе тебе нужны.
– Правильно понимаешь, – с трудом сказала
она. – Мне нужны обе. Я ошиблась, думая, будто достаточно одной. Как
сильно я ошибалась, Геральт… К такой ошибке привела меня гордыня Королевы Зимы,
убежденной в своем всемогуществе. А есть вещи… которые невозможно добыть даже
магией. И есть дары, которые нельзя принимать, если ты не в состоянии ответить…
чем-то, столь же ценным. В противном случае такой дар протечет сквозь пальцы,
растает, словно осколок льда, зажатый в кулаке. Останутся только сожаление,
чувство потери и вины…
– Йен…
– Я чародейка, Геральт. Власть над материей, которой я
обладаю, это дар. Дар, за который я расплачиваюсь. Я заплатила за него… Всем,
что имела. Не осталось ничего.
Он молчал. Чародейка потирала лоб дрожащей рукой.
– Я ошибалась, – повторила она. – Но я
исправлю свою ошибку. Эмоции и чувства…
Она коснулась головы черной пустельги. Птица нахохлилась,
беззвучно раскрывая кривой клюв.
– Эмоции, капризы и ложь, увлечение и игра. Чувства и
их отсутствие… Дары, которые нельзя принять… Ложь и правда. Что есть правда?
Отрицание лжи? Или утверждение факта? А если факт – это ложь, что же тогда
правда? Кто полон чувств, которые разрывают его, а кто – скорлупа пустого
холодного черепа? Кто? Что есть правда, Геральт? Что такое правда?
– Не знаю, Йен. Скажи мне.
– Нет, – сказала она и опустила глаза. Впервые.
Никогда раньше он не видел, чтобы она это делала. Никогда.
– Нет, – повторила она. – Не могу. Не могу
тебе этого сказать. Это скажет птица, рожденная прикосновением твоей руки к
моей. Птица? Что такое правда?
– Правда, – сказала пустельга, – это осколок
льда.
