Геральт, заинтригованный, потянул кобылу за угол. Не успел
он установить источник воплей, как к ним присоединился глубокий
липко-стеклянный звон. «Вишневое варенье, – подумал ведьмак. – Такой
звук издает банка вишневого варенья, если запустить ее с большой высоты и с
большой силой». Это-то он знал отлично. Йеннифэр, когда они жили вместе,
доводилось во гневе кидать в него банками варенья. Которые она получала от
клиентов. Потому что сама-то Йеннифэр понятия не имела о том, как варить
варенье, а магия в этом отношении не всегда давала положительные результаты.
За углом, перед узким, покрашенным в розовое домиком,
собралась солидная кучка ротозеев. На маленьком, весь в цветах, балкончике, под
наклонным навесом стояла молодая светловолосая женщина в ночной сорочке. Выгнув
пухленькое и кругленькое плечико, выглядывающее из-под оборок, она с размаху
запустила вниз обитый по краям цветочный горшок.
Худощавый мужчина в сливового цвета шапочке с белым пером
отскочил, словно ошпаренный, горшок шмякнулся о землю прямо у его ног и
разлетелся на куски.
– Ну Веспуля! Ну Веспуленька! Ну радость моя! –
крикнул мужчина в шапочке с пером. – Не верь сплетням! Я хранил тебе
верность, провалиться мне на этом самом месте, если вру!
– Прохвост! Чертово семя! Бродяга! – взвизгнула
пухленькая блондинка и скрылась в глубине дома. Видать, в поисках очередных
снарядов.
– Эй, Лютик! – окликнул мужчину ведьмак, влача на
поле боя упирающуюся и фыркающую кобылу. – Как жизнь? Что происходит?
– Жизнь? Нормально, – осклабившись, проговорил
трубадур, – как всегда. Привет, Геральт! Каким ветром занесло? А, черт,
осторожней!
Оловянный бокал свистнул в воздухе и с грохотом отскочил от
брусчатки. Лютик поднял его, осмотрел и кинул в канаву.
– Забирай свои шмотки! – крикнула блондинка,
призывно играя оборками на пухленьких грудках. – И прочь с глаз моих! Чтоб
ноги твоей больше тут не было, стихоплет!
– Это не мое, – удивился Лютик, поднимая с земли
мужские брюки с гачами разного цвета. – В жизни у меня не было таких
штанов.
– Убирайся! Видеть тебя не желаю! Ты… ты… Знаете, какой
он в постели? Никудышный! Никудышный, слышишь! Слышите, люди?
Очередной горшок просвистел в воздухе, зафурчал торчащим из
него сухим стеблем. Лютик едва увернулся. Вслед за горшком полетел медный котел
никак не меньше чем в два с половиной галлона. Толпа зевак, держась за
пределами обстрела, тряслась от хохота. Самые большие остряки хлопали в ладоши,
кричали «бис» и убеждали блондинку действовать активнее.
– Слушай, а у нее в доме нет катапульты? –
забеспокоился ведьмак.
– Не исключено, – сказал поэт, задрав голову к
балкону. – У нее дома жуткий склад рухляди. Штаны видел?
– А может, лучше уйти? Вернешься, когда утихомирится.
– Еще чего? – скривился Лютик. – Возвращаться
в дом, из которого в тебя бросают оскорбления и медные котлы. Сей непороч…
виноват, непрочный союз я в одностороннем порядке объявляю разорванным.
Подождем только, пусть выкинет… О мать моя, нет! Веспуля! Моя лютня!
Он бросился к дому, протянув руки, споткнулся, упал, схватил
инструмент в последний момент, уже над самой брусчаткой. Лютня проговорила
стонуще и певуче.
– Уф-ф, – вздохнул бард, поднимаясь с
земли. – Порядок. Отличная штука, Геральт, теперь можно идти. Там, правда,
еще остался плащ с куньим воротником, но ничего не попишешь, пусть мне будет
хуже. Плащ, насколько я ее знаю, она не выкинет.
– Ах ты, лживое дерьмо! – разоралась блондинка и
сплюнула с балкона, разбрызгивая слюну. – Ах ты, бродяга! Ах ты, фанфарон
хриплый!
– Что это она тебя так, а? Проштрафился в чем?
– Да нет, все нормально, – пожал плечами
трубадур. – Она требует моногамии, мать ее так-то, а сама кидает в людей
чужими портками. Слышал, как она меня обзывала? О боги, мне тоже известны
такие, которые приятнее отказывают, чем она дает, но я же не кричу об этом на
улицах. Пошли отсюда.
– Куда?
– А как думаешь? В Храм Вечного Огня, что ли? Пошли,
завалимся в «Наконечник Пики». Надо успокоить нервы.
Ведьмак, не протестуя, повел кобылу за Лютиком, бодро
нырнувшим в узкий проулок. Трубадур на ходу подкрутил колки лютни. Потренькал
на струнах, взял глубокий вибрирующий аккорд.
Уж осень зиму ветром кличет,
Слова теряют смысл и звук,
И бриллианты слез с ресничек
Дождинками спадают вдруг…
Он замолчал, весело помахал рукой двум девчонкам,
проходившим мимо с корзинками, полными овощей. Девчонки захихикали.
– Что привело тебя в Новиград, Геральт?
– Закупки. Упряжь, немного снаряжения. И новая
куртка. – Ведьмак одернул шуршащую, пахнущую новизной кожу. – Как
тебе нравится моя новая одежка, Лютик?
– Отстаешь от моды, – поморщился бард, стряхивая
куриное перо со своего блестящего василькового кафтана с рукавами пуфом и
воротником зубчиками. – Ах как я рад, что мы встретились. Здесь, в
Новиграде, столице мира, центре и колыбели культуры. Здесь просвещенный человек
может вздохнуть полной грудью.
– А не перейти ли нам дышать полной грудью на улочку
подальше? – предложил Геральт, глядя на оборванца, который, присев на
корточки и выкатив глаза, справлял большую нужду в проулке.
– Очень уж язвительным стал твой вечный сарказм. –
Лютик снова поморщился. – Говорю тебе: Новиград – пуп мира. Почти тридцать
тысяч жителей, не считая гостей столицы, представляешь? Каменные дома, мощеные
улицы, морской порт, склады, четыре водяные мельницы, бойни, лесопилки, крупное
башмачное производство и вдобавок все вообразимые цехи и ремесла. Монетный
двор, восемь банков и девятнадцать ломбардов. Дворец и кордегардия – аж дух
захватывает. И развлечения: эшафот, шибеница с опускающейся платформой,
тридцать пять трактиров, театр, зверинец, базар и двенадцать борделей. И храмы,
не помню уж сколько. Много. Ну а женщины, Геральт! Умытые, чистенькие и
ароматные, бархат и шелк, корсеты и ленточки… Ах, Геральт! Стихи так и просятся
на уста:
Где ты живешь, белым-бело от снега.
Покрыты льдом и речки, и поля.
В твоих очах печаль, призыв и нега,
Но… зимним сном охвачена земля.
– Новая баллада?
– Ага. Назову ее «Зима». Только она еще не готова,
никак не могу окончить. Из-за Веспули меня так и трясет, и рифмы не держатся в
голове. Да, Геральт, совсем забыл, как там Йеннифэр?
