– Потише! Потише! – кашлянул Даинти Бибервельт,
спешно подъедая похлебку Лютика из чудом уцелевшей тарелки. – Еще
успеется. Но потом. Этот стервец обокрал меня, я не намерен отдавать его
здешним властям, пока не получу свою собственность. Знаем мы вас, новиградцев,
и ваших судей тоже. Вернут, может, одну десятую, не больше.
– Смилуйтесь, – душераздирающе завопил
допплер. – Не выдавайте меня людям! Вы знаете, что они творят с нами?
– Именно что знаем, – кивнул трактирщик. –
Над пойманным допплером богослужители читают экзорцизмы. А потом связывают,
облепляют толстым слоем глины с опилками и обжигают до тех пор, пока глина не
превратится в кирпич. По крайней мере, так делали раньше, когда эти чудища
попадались чаще.
– Варварский обычай, воистину человеческий, –
поморщился Даинти, отодвигая пустую уже тарелку. – Впрочем, возможно, это
и справедливое наказание за бандитизм и воровство. Ну, давай говори, подлец,
где мои кони? А ну быстренько, а то протяну твою носяру между ног и засуну в
задницу! Где мои кони, спрашиваю?
– Про… продал, – простонал Тельико Луннгревинк
Леторт, а отвисшие уши вдруг собрались у него в шарики, напоминающие миниатюрные
кочанчики брюссельской капусты.
– Продал? Вы слышали? – вскипел низушек. – Он
продал моих лошадок!
– Ясное дело, – сказал Лютик. – У него было
время. Он здесь уже три дня. Я три дня вижу тебя… то есть его… Черт побери,
значит ли это, что…
– Конечно, значит! – зарычал купец, топая
покрытыми шерстью ногами. – Он обокрал меня в пути, в дне пути от города!
Приехал вроде бы как это я, понимаете? И продал моих лошадей! Я его убью! Удушу
своими руками!
– Расскажите, как это случилось, господин Бибервельт.
– Геральт из Ривии, если не ошибаюсь? Ведьмак?
Геральт утвердительно кивнул.
– Все складывается как нельзя лучше, – сказал
низушек. – Я – Даинти Бибервельт из Почечуева Лога, фермер, коновод и
купец. Называй меня просто Дан, Геральт.
– Рассказывай, Дан.
– Ну так вот. Мы с конюхами вели лошадей на рынок в
Чертов Брод на продажу. В одном дне пути от города выпал нам последний постой.
Мы заночевали, предварительно управившись с бочонком водочки на жженом сахаре.
Посреди ночи я просыпаюсь, чую, пузырь чуть не разрывается, ну слезаю с возу,
дай, думаю, при оказии кину взгляд, как там коняшки на лугу. Выхожу, туман хоть
глаз коли, вдруг вижу, идет кто-то. Кто тут? – спрашиваю. Он ни гугу.
Подхожу ближе и вижу… себя самого. Словно в зеркале. Думаю, не надо было водку
хлебать, отраву проклятую. А этот вон… потому как это был именно он, как даст
мне в лоб! Увидел я звезды и накрылся ногами. Утром просыпаюсь в каком-то
идиотском кустарнике, на голове – шишка с огурец, кругом – ни души, от нашего
обоза тоже ни следа. Бродил я целый день, пока наконец-то тракт отыскал, два
дня брел, корешки жевал да сырые грибы. А он… эта засранная Дудулина, или как
там его, заместо меня поехал в Новиград и загнал моих лошадей! Я ему сейчас… А
своих конюхов высеку, по сто плетей каждому по голому заду, слепым жопам! Чтобы
собственного хозяина не узнать, чтобы дать себя так охмурить! Дурни, капустные
лбы, морды протокольные…
– Не обижайся на них, Дан, – сказал
Геральт. – Мимик копирует с такой точностью, что его невозможно отличить
от оригинала, или от жертвы, которую он себе высмотрел. Ты что, никогда не
слышал о мимиках?
– Слышать-то слышал. Да думал – выдумки.
– Не выдумки, как видишь. Допплеру достаточно
внимательно присмотреться к жертве, чтобы мгновенно и безошибочно воспроизвести
нужную структуру материи. Заметь, это не иллюзия, а абсолютно полное изменение.
До мельчайших деталей. Каким образом мимики это делают, неизвестно. Чародеи
предполагают, что тут действует та же составляющая крови, что и при
ликантропии, но я думаю, это что-то совершенно иное либо же в тысячи раз более
сильное. В конце концов, у оборотней всего две, самое большее – три ипостаси, а
допплер может превращаться во что угодно, лишь бы более-менее точно совпадала
масса тела.
– Масса тела?
– Ну в мастодонта, например, он не превратится. И в
мышь тоже.
– Понимаю. А цепь, которой ты его связал, зачем?
– Серебро. Для ликантропа убийственно, у мимика, как
видишь, только сдерживает трансформацию. Вот он сидит тут в присущем ему виде.
Допплер разлепил склеившиеся губы и зыркнул на ведьмака
злыми мутными глазами, радужницы которых уже потеряли свойственный низушкам
ореховый цвет и стали желтыми.
– И хорошо, что сидит, сукин сын, – буркнул
Даинти. – Подумать только, он даже остановился здесь, в «Наконечнике
Пики», где обычно останавливаюсь и я! Ему уже мнится, будто он – это я!
– Даинти, – покрутил головой Лютик. – Он и
был тобой. Я встречаюсь с ним уже третьи сутки. Он выглядел как ты, и говорил
как ты. Он даже мыслил как ты. А когда дело дошло до выпивона, то он и скупым
оказался, как ты! А может, и еще скупее.
– Последнее меня не волнует, – сказал
низушек. – Так что, может, верну хотя бы часть своих денег. Мне противно к
нему прикасаться. Возьми у него мешок, Лютик, проверь, что там. Должно быть
немало, если этот конокрад действительно продал моих лошадок.
– У тебя сколько было лошадей?
– Двенадцать.
– Считая по мировым ценам, – проговорил трубадур,
заглядывая в мешок, – того, что тут есть, хватит разве что на одну, да и
то ежели попадется старая и облезлая. А если по новиградским, то вообще на две,
самое большее – три козы.
Купец смолчал, но вид у него был такой, будто он вот-вот
пустит слезу. Тельико Луннгревинк Леторт низко опустил нос, а нижнюю губу еще
ниже и тихонько забулькал.
– Одним словом, – наконец проговорил
низушек, – ограбило меня и превратило в нищего существо, существование
которого, простите за каламбур, я считал сказкой. Это называется: не повезло.
– Ни добавить, ни прибавить, – сказал ведьмак,
окидывая взглядом съежившегося на табурете допплера. – Я тоже был уверен,
что мимиков давным-давно истребили. Раньше, говорят, их много обитало в здешних
лесах и на плоскогорье. Но их способность к мимикрии очень беспокоила первых
поселенцев, и на них начали охотиться. Довольно успешно. А вскоре перебили
почти всех.
