– Она сказала, – перевел ведьмак, – чтобы ты
утопился!
Глава 2
– Эх, жаль, – сказал Лютик, – не мог я с вами
поплавать. Что делать, я на море блюю так, что хуже не придумаешь. А знаешь, я
ни разу в жизни не болтал с сиреной. Обидно, черт побери.
– Насколько я тебя знаю, – проговорил Геральт,
приторачивая вьюки, – балладу ты напишешь и без того.
– Верно. Уже готовы первые строчки. В моей балладе
сирена пожертвует собою ради князя, сменит рыбий хвост на шикарные ножки, но
заплатит за это потерей голоса. Князь изменит ей, бросит, и тогда она умрет от
тоски, обратится в пену морскую, когда первые лучи солнца…
– Кто поверит в такую чушь?
– Неважно, – фыркнул Лютик. – Баллады пишут
не для того, чтобы в них верили. Их пишут, чтобы ими волновать. А, чего с тобой
говорить! Что ты в этом смыслишь? Скажи лучше, сколько заплатил Агловаль?
– Нисколько. Сказал, что я не справился с задачей. Что
он ожидал другого, а он платит за дела, а не за добрые намерения.
Лютик покачал головой, снял шапочку и сочувственно посмотрел
на ведьмака.
– Означает ли сие, что у нас по-прежнему нет денег?
– Похоже на то.
Лютик сделал еще более жалостливую мину.
– Все из-за меня. Моя вина, Геральт, ты не в обиде?
Нет, ведьмак не был на Лютика в обиде. Совершенно не был.
Хотя то, что с ним случилось, несомненно, произошло по вине
Лютика. Именно Лютик настаивал на том, чтобы отправиться на гулянье в Четыре
Клена. Гулянья, доказывал он, удовлетворяют глубокие и естественные потребности
людей. Время от времени, утверждал бард, человеку надобно встречаться с себе
подобными там, где можно посмеяться и попеть, набить пузо шашлыками и пирогами,
набраться пива, послушать музыку и потискать в танце потные округлости девушек.
Если б каждый человек пожелал удовлетворять эти потребности, так сказать, в
розницу, доказывал Лютик, спорадически и неорганизованно, возник бы неописуемый
хаос. Поэтому придумали праздники и гулянья. А коли существуют праздники и
гулянья, то на них следует бывать.
Геральт не возражал, хотя в перечне его собственных
естественных и глубоких потребностей участие в гуляньях занимало далеко не
первое место. Однако он согласился сопровождать Лютика, поскольку рассчитывал в
сборище людей добыть информацию о возможном задании или занятии – давно его никто
не нанимал, и запас его наличных небезопасно уменьшился.
Ведьмак не держал на Лютика зла за то, что тот прицепился к
Леснякам. Он и сам был виноват – мог вмешаться и остановить барда. Не сделал
этого, потому что тоже терпеть не мог пользующихся дурной славой Стражей Пущи,
именуемых в народе Лесняками – добровольной организации, занимающейся
истреблением нелюдей. Он сам еле сдерживался, слушая их похвальбы о том, как
они нашпиговали стрелами, зарезали либо повесили эльфа, лешего или духобаба.
Лютик же, который, путешествуя в обществе ведьмака, решил, что он в полной
безопасности, превзошел самого себя. Сначала Стражи не отвечали на его задирки,
ехидные замечания и наглые намеки, вызывающие хохот у наблюдавших за развитием
событий крестьян. Однако, когда Лютик пропел заранее заготовленный хамский и
оскорбительный куплет, оканчивающийся вообще-то совершенно нейтральными
словами: «Я не знаю о таком, кто б хотел быть Лесняком», возник скандал,
завершившийся всеобщей потасовкой, а сарай, игравший роль танцзала, сгорел
дотла. Вмешалась дружина комеса Будибога по прозвищу Плешак, которому
подчинялись Четыре Клена. Лесняков, Лютика, а заодно и Геральта признали сообща
виновными во всем ущербе, уроне и преступлениях, включая и совращение некоей
рыжей немой малолетки, которую после случившегося нашли в кустах за гумном
порозовевшей и глуповато улыбающейся, в ночной рубашке, задранной аж до
подмышек. К счастью, комес Плешак знал Лютика, поэтому все кончилось штрафом,
который тем не менее поглотил всю их наличность. К тому же им пришлось со всех
конских ног удирать из Четырех Кленов, потому что изгнанные из деревни Лесники
грозились отыграться на них, а в окружающих лесах на нимф охотился их отряд,
насчитывавший свыше сорока голов. У Геральта не было ни малейшего желания стать
мишенью для Лесняковых стрел – стрелы были зазубренные, как гарпуньи
наконечники, и страшно калечили тех, в кого попадали.
Пришлось отказаться от первоначального плана посетить
расположенные неподалеку от Пущи деревни, в которых ведьмак рассчитывал получить
работу. Вместо этого они поехали к морю, в Бремервоорд. К сожалению, кроме
малообещающей любовной интриги князя Агловаля и сирены Шъееназ, ведьмак работы
не нашел. Они уже проели золотой Геральтов перстень с печаткой и брошь с
александритом, которую трубадур некогда получил на память от одной из
многочисленных невест. Все было скверно. И все же нет, ведьмак не был зол на
Лютика.
– Нет, Лютик, – сказал он. – Я на тебя не
сержусь.
Лютик не поверил, что явно следовало из его молчания.
Лютик молчал редко. Он похлопал коня по загривку, неведомо
который раз покопался во вьюках. Геральт знал, что ничего такого, что можно
было бы обратить в наличные, там не окажется. Запах еды, несомый бризом от
ближайшего дома, становился невыносимым.
– Мэтр! – крикнул кто-то. – Эй, мэтр!
– Слушаю, – повернулся Геральт. Из остановившейся
рядом двуколки, запряженной в пару онагров, выбрался брюхатый, солидный мужчина
в войлочных башмаках и тяжелой шубе из волчьих шкур.
– Э-э-э… ну, того… – растерялся брюхач, подходя. –
Я не вас, господин… Я мэтра Лютика…
– Это я, – гордо выпрямился поэт, поправляя
шапочку с пером цапли. – Чего желаете, добрый человек?
– Мое почтение, – сказал брюхач. – Я – Телери
Дроухард по прозвищу Краснобай, бакалейщик, старшина здешней гильдии. Сын мой,
Гаспар, обручается с Далией, дочерью Мествина, капитана когги.
– Ха, – сказал Лютик, храня достойную трубадура
серьезность. – Поздравляю и желаю счастья молодым. Чем могу служить? Или
речь идет о праве первой ночи? От этого я никогда не отказываюсь.
