– Спою для тебя.
Глава 4
– Ого, – разыграл удивление ведьмак. – Явился,
однако? Я думал, не вернешься на ночь.
Лютик закрыл дверь на крючок, повесил на гвоздь лютню и
шапочку с эгреткой, снял куртку, отряхнул и положил на мешки, валявшиеся в углу
комнаты. Кроме мешков, лохани и огромного, набитого гороховой соломой матраца,
в комнате на чердаке не было никакой мебели – даже свеча стояла на полу, в
застывшей лужице воска. Дроухард восхищался Лютиком, но, видать, не настолько,
чтобы отдать в его распоряжение комнату или хотя бы эркер.
– А почему это ты думал, – спросил Лютик, стягивая
башмаки, – что я не вернусь на ночь?
– Думал, – ведьмак приподнялся на локте, хрустнув
соломой, – пойдешь петь серенады под окном прекрасной Биелки, в сторону
которой весь вечер вывешивал язык, словно кобель при виде суки.
– Ха-ха, – засмеялся бард. – До чего ж ты
глуп. Биелка? Чихал я на Биелку. Просто я хотел вызвать ревность у Акаретты, за
которой приударю завтра. Подвинься.
Лютик повалился на матрац и стянул с Геральта попону.
Геральт, чувствуя странную злобу, отвернулся к маленькому оконцу, сквозь
которое, не поработай там пауки, было бы видно звездное небо.
– Чего набычился? – спросил поэт. – Тебе
лихо, что я бегаю за девчонками? С каких пор? Может, ты стал друидом и принес
обет чистоты? А может…
– Перестань токовать. Я устал. Ты не заметил, что
впервые за две недели у нас есть крыша над головой и матрац? Тебя не радует
мысль, что под утро нам не накапает на носы?
– Для меня, – размечтался Лютик, – матрац без
девочки – не матрац. Он – неполное счастье, а что есть неполное счастье?
Геральт глухо застонал, как всегда, когда на Лютика находила
ночная болтливость.
– Неполное счастье, – продолжал Лютик, вслушиваясь
в собственный голос, – это как… как прерванный поцелуй. Что скрипишь
зубами, позволь спросить?
– До чего ж ты нуден, Лютик. Ничего, только матрацы,
девочки, попки, сиськи, неполное счастье и поцелуйчики, прерванные собаками,
которых науськивают на тебя родители невест. Что ж, видно, иначе ты не можешь.
Видимо, только фривольность – чтобы не сказать неразборчивый блуд – позволяет
вам слагать баллады, писать стихи и петь. Видимо, это – запиши! – темная
сторона таланта.
Он сказал слишком много и недостаточно холодно. И Лютик
запросто и безошибочно раскусил его.
– Так, – сказал он спокойно. – Эсси Давен по
прозвищу Глазок. Прелестный глазок Глазка остановился на ведьмаке и вызвал в
душе ведьмака смятение. Ведьмак повел себя по отношению к Глазку, как жак перед
принцессой. И вместо того чтобы винить себя, винит ее и ищет в ней темные
стороны.
– Глупости, Лютик.
– Нет, дорогой мой. Эсси произвела на тебя впечатление,
не скрывай. Впрочем, не вижу ничего безнравственного. Но будь осторожен, не
ошибись. Она не такая, как ты думаешь. Если у ее таланта и есть темные стороны,
то наверняка не такие, какие ты себе вообразил.
– Догадываюсь, – сказал ведьмак, совладав с
голосом, – ты знаешь ее очень хорошо.
– Достаточно хорошо. Но не так, как думаешь ты. Не так.
– Довольно оригинально для тебя, согласись.
– Глупый ты. – Бард потянулся, подложил обе руки
под голову. – Я знаю Куколку почти с детства. Она для меня… ну… как
младшая сестра. Повторяю, не ошибись, не сглупи… Тем самым ты доставишь ей
огромную неприятность, потому что и ты произвел на нее впечатление. Признайся,
ты хочешь ее?
– Даже если и так, то, в противоположность тебе, я не
привык это обсуждать, – отрезал Геральт. – И сочинять об этом
песенки. Благодарю за то, что ты о ней сказал. Быть может, действительно спас
меня от глупой ошибки. И конец. Тема исчерпана.
Лютик некоторое время лежал неподвижно и молчал, но Геральт
знал его слишком хорошо.
– Знаю, – сказал поэт.
– Ни хрена ты не знаешь, Лютик.
– Знаешь, в чем проблема, Геральт? Тебе кажется, будто
ты иной. Ты носишься со своей «инностью», с тем, что принимаешь за
ненормальность. Ты со своей «ненормальностью» нагло навязываешься всем, не
понимая, что для большинства трезво мыслящих людей ты самый нормальнейший в
мире человек, и дайте боги, чтобы все были такими нормальными. У тебя более
быстрая реакция, вертикальные зрачки? Ты видишь в темноте, как кошка?
Разбираешься в чарах? Тоже мне, великое дело! Я, дорогой мой, когда-то знал
трактирщика, который ухитрялся в течение десяти минут непрерывно пускать ветры,
да так, что они складывались в мелодию псалма: «О, прииди, прииди, утренняя
заря». И все же, несмотря на необычный, как там ни говори, талант, трактирщик
был самым нормальным среди нормальных, была у него жена, дети и бабка, разбитая
параличом…
– Что тут общего с Эсси Давен? Ты можешь объяснить?
– Само собой. Тебе безо всяких оснований почудилось,
якобы Глазок заинтересовалась тобой из нездорового, прямо-таки извращенного
любопытства, что она глядит на тебя как на диковинку, двухголового теленка либо
саламандру в зверинце. И ты тут же надулся, как индюк, дал ей при первой же
оказии неприличный, незаслуженный реприманд, хотя, видят боги, я не знаю, что
это означает, возвратил удар, которого она не нанесла. Я был тому свидетелем.
Как дальше развивались события, я уже не видел, но заметил ваше бегство из залы
и ее порозовевшие ланиты, когда ты вернулся. Да, Геральт. Я пытаюсь
предостеречь тебя от ошибки, а ты ее уже совершил. Ты хотел отыграться на ней
за нездоровое, по твоим понятиям, любопытство. Решил этим любопытством
воспользоваться.
– Повторяю, ты несешь чепуху.
– Решил попробовать, – невозмутимо продолжал
бард, – а не удастся ли уволочь ее на сенник, узнать, не будет ли ей
интересно заняться любовью с чудаком, перевертышем-ведьмаком. К счастью, Эсси
оказалась умнее и благородно смилостивилась над твоей глупостью, поняв ее
причину. Я делаю такой вывод на основании того, что ты вернулся с террасы не с
распухшей физиономией.
– Ты кончил?
– Кончил.
– Ну тогда спокойной ночи.
– Знаю, отчего ты злишься и скрипишь зубами.
– Еще бы. Ты ведь знаешь все.
– Знаю, кто тебя так переиначил, кому ты обязан тем,
что не можешь понять нормальной женщины. Ну и влезла же тебе в печенку твоя
Йеннифэр, провалиться мне на этом месте, если я понимаю, что ты в ней нашел.
– Прекрати, Лютик.
