– Успокойтесь, высокородный князь, – тихо
проговорила Глазок, но ее бледность и дрожь в руках выдавали
возбуждение. – И не надо угрожать Геральту, убедительно прошу. К счастью,
у нас с Лютиком есть друзья. К примеру, король Этайн из Цидариса очень любит нас
и наши баллады. Король Этайн – просвещенный монарх и всегда говорит, что наши
баллады – не просто бравурная мелодия и рифмы, но и способ передачи сведений и
знаний, что это хроника человечества. Вам очень хочется, благородный князь,
попасть в хронику человечества? Могу помочь.
Агловаль несколько секунд глядел на нее холодным,
пренебрежительным взглядом.
– У погибших ловцов были жены и дети, – сказал он
наконец гораздо тише и спокойней. – Оставшиеся в живых, когда голод
заглянет им в горшки, быстро выйдут в море снова. Ловцы жемчуга, губок, устриц
и омаров, рыбаки. Все. Сейчас они боятся, но голод победит страх. Они выйдут в
море. Но вернутся ли? Как считаешь, Геральт? Мазель Давен? Интересно б
послушать вашу балладу, которую вы об этом сложите. Балладу о ведьмаке, бездеятельно
стоящем на берегу и взирающем на окровавленные палубы лодок, на плачущих детей.
Эсси побледнела еще больше, но гордо вскинула голову, дунула
на прядь и уже собиралась ответить, но Геральт быстро схватил ее за руку и
сжал, предупреждая готовые вырваться слова.
– Довольно, – сказал он. – Во всем этом
потопе слов было только одно, по-настоящему стоящее. Ты нанял меня, Агловаль. Я
согласился и выполню задание, если оно вообще выполнимо.
– Рассчитываю на это, – коротко ответил
князь. – До встречи. Мой поклон, мазель Давен.
Эсси не присела, только кивнула. Агловаль подтянул мокрые
брюки и пошел к порту, покачиваясь на камнях. Только теперь Геральт заметил,
что все еще держит поэтессу за руку, а та и не пытается вырвать ее. Он разжал
пальцы. Эсси, понемногу успокаиваясь, повернулась к нему лицом. Румянец
возбуждения уже сошел.
– Тебя легко заставить. Достаточно нескольких слов о
женщинах и детях. А сколько говорят, какие бесчувственные вы, ведьмаки.
Послушай, Агловалю наплевать на женщин, детей, стариков. Он хочет, чтобы
возобновили ловлю жемчуга, потому что каждый день, когда его не приносят, он
терпит убытки. Он тебя дурачит голодными детьми, а ты готов тут же рисковать
жизнью…
– Эсси, – прервал ведьмак. – Я – ведьмак. Моя
профессия – рисковать жизнью. Дети тут совершенно ни при чем.
– Меня не обманешь.
– Откуда ты взяла, что собираюсь?
– А оттуда, что если б ты был таким холодным
профессионалом, каким хочешь казаться, то попытался бы набить цену. А ты словом
не обмолвился о плате. Ну хорошо, довольно об этом. Возвращаемся?
– Пройдемся еще.
– С удовольствием. Геральт?
– Слушаю.
– Я ведь говорила, что выросла у моря. Умею управлять
лодкой и…
– Выкинь из головы.
– Почему?
– Выкинь, и все тут, – повторил он резко.
– Ты мог бы… сформулировать это повежливее.
– Мог бы. Но ты бы решила… черт знает, что бы ты
решила. А я – бесчувственный ведьмак и холодный профессионал. Я рискую
собственной жизнью. Чужой – нет.
Эсси замолчала. Он видел, как она стиснула губы, как мотнула
головой. Порыв ветра снова растрепал ей волосы, на мгновение прикрыл лицо
путаницей золотых нитей.
– Я просто хотела тебе помочь, – сказала она.
– Знаю. Благодарю.
– Геральт?
– Слушаю.
– А если в слухах, о которых упоминал Агловаль, что-то
есть? Ты же знаешь, сирены не везде и не всегда бывают доброжелательными.
Известны случаи…
– Не верю.
– Водороски, – задумавшись, продолжала
Глазок, – нереиды, тритоны, морские нимфы. Кто знает, на что они способны.
А Шъееназ… У нее есть причины…
– Не верю, – прервал он.
– Не веришь или не желаешь поверить?
Он не ответил.
– И ты хочешь, чтобы тебя считали холодным
профессионалом? – спросила она, странно улыбнувшись. – Тем, кто
думает не головой, а острием меча? Если хочешь, я скажу, каков ты в
действительности.
– Я знаю, какой я в действительности.
– Ты впечатлительный, чуткий, – сказала она
тихо. – В глубине души ты полон тревоги. Меня не обманешь каменной
физиономией и холодным голосом. Ты – впечатлительный, и именно
впечатлительность заставляет тебя бояться, а вдруг да то, против чего ты
собираешься выступить с мечом в руке, окажется правым, получит моральный
перевес…
– Нет, Эсси, – медленно проговорил он. – Не
ищи во мне тем для трогательных баллад о ведьмаке, разрываемом внутренними
противоречиями. Возможно, я и хотел бы, чтобы было так, но этого нет. Мои
моральные дилеммы разрешают за меня кодекс и воспитание.
– Не говори так! – воскликнула она. – Я не
понимаю, почему ты стараешься…
– Эсси, – снова прервал он. – Попробуй понять
меня правильно. Я не странствующий рыцарь.
– Но и не холодный, бездумный убийца.
– Верно, – спокойно согласился он. – Не
холодный и бездумный, хотя многие считают иначе. Но не моя впечатлительность и
свойства характера возвышают меня, а надменная и грубая гордость специалиста,
убежденного в своей значимости. Профессионала, в которого вколотили, что законы
его профессии и холодная рутина важнее эмоций, что они предохраняют его от
ошибок, которые можно совершить, ежели заплутаться в дилеммах Добра и Зла,
Порядка и Хаоса. Не я эмоционален, а ты. Впрочем, того требует твоя профессия,
правда? Это ты забеспокоилась, подумав, что симпатичная на первый взгляд,
отвергнутая сирена напала на ловцов жемчуга в приступе отчаянной мести. Ты
сразу начинаешь искать для сирены оправдания, смягчающие обстоятельства,
вздрагиваешь при мысли, что ведьмак, которому заплатил князь, прикончит
прелестную сирену только за то, что та осмелилась поддаться эмоциям. А ведьмак,
Эсси, свободен от таких дилемм. И от эмоций. Даже если окажется, что виновата
сирена, ведьмак не убьет ее, потому что это запрещает кодекс. Кодекс решает
дилемму за ведьмака.
Глазок взглянула на него, быстро подняв голову.
– Любую дилемму?
«Она знает про Йеннифэр, – подумал он. – Знает.
Эх, Лютик, Лютик, стервозный ты сплетник…»
Они глядели друг на друга.
